— А в этом году я буду еще и удобрять землю, — ухмыляясь, сказал Яшка, — и еще сто тысяч пудов лишнего хлеба соберу. Если, конечно, события не помешают.
— Не помешают, — уверенно заявил Чернопятов.
— Нет, могут помешать, Яков, — отозвался с дивана Френин. — Ты верь мне, старому помещику. Но мы перехитрим мужика. Перехитрим, черт его побери!
Яшка вспомнил, что видел в Югоринске, и заметил:
— Мужика — не знаю, а рабочих нет, не перехитрим.
— Дурак! Надо всех перехитрить! И именно ты должен перехитрить. — Френин встал и начал нюхать табак. — Ты молод, силен и башковит… Ты не имеешь права не защищать себя, меня и всех нас… Апчхи! Одним словом, мы, либеральное дворянство, делаем ставку на тебя, Яков.
Яшка понял: помещики что-то говорили о нем, и осторожно попытался выяснить, в чем дело, но Френин отмахнулся от его вопроса.
— После, потом. Пошли за хором. Сколько раз я буду говорить тебе? Посылай, я хочу этого! — стукнул он кулаком по дивану.
Яшка подумал: «Почему не исполнить каприза старого самодура, если от него, быть может, кое-что зависит в моей карьере?» — и послал лошадей в имение Френина за хором.
Почти всю зиму Яшка, как обычно, провел в разъездах. В Москве он заключил с Филипповым сделку на поставку муки, в Лодзи запродал шерсть, в Харькове купил новое оборудование для мельницы и маслобойного завода, в Петербурге заключил выгодную сделку на скаковых лошадей. Войску Донскому сдал третью партию строевых лошадей и заарендовал еще четыре тысячи десятин земли. Делал он все это лично, лишь в редких случаях прибегал к помощи биржевых маклеров и не чуждался ничего, вплоть до того, что за погрузкой лошадей наблюдал сам, спал мало и не во-время и за зиму довольно сильно устал. Но зато к весне у него все было решено и договорено и готово, как всегда, но на этот раз вместе с агрономом он начал полевые работы одновременно на всех участках, а расширение мельницы и маслобойного завода поручил харьковскому подрядчику.
Френин наблюдал за ним и только качал головой. Шла война, русская армия терпела поражения, на бирже появились тревожные признаки неустойчивости в делах, а Яшка будто не замечал этого. Он так же лихорадочно шел все вперед и все расширял хозяйство. Что он еще будет делать и куда пойдет, трудно было представить. Одно предвидел старый помещик: через три-четыре года об этом человеке заговорит если не вся Россия, то все биржи Европы… И Френину отрадно было смотреть на Яшку, своего воспитанника, и хотелось поскорей увидеть его в полном расцвете сил, богатства и влияния в обществе.
— Молодец, умница вы, Яков, — подбадривал его Френин. — Я горжусь вами. Из нашего одряхлевшего старого дворянства не мог бы вырасти такой герой. А вы… Клянусь, что я еще увижу вас наверху государственной лестницы…
— Спасибо, сосед, — признательным тоном отвечал Яшка старому помещику. — Я с первых дней увидел в вас бескорыстного друга, второго отца, если хотите.
Они сидели в нарядном дорогом кабриолете, и везли их добрые красивые рысаки с тавром Яшки: «Я. 3.». В полуденном мареве дрожала и сливалась с горизонтом неохватимая степь, по ней ходили табуны лошадей и, как снег, белели отары овец, на ней работали сотни, людей и быков, а по лицу Яшки, по его простому костюму и запыленным сапогам и не понять было, что он всему тут хозяин, что это на его имя в банках лежали сотни тысяч рублей, что это он разорял мужиков и обкрадывал помещиков.
И опять Френин говорил ему:
— Решительный вы, Яков, дерзкий и даже вероломный. Но это хорошо. Без этого вы не были бы тем, чем стали, и не будете тем, чем должны быть.
Яшка с нетерпением спросил:
— Да кем же я должен быть? Вы уже не раз говорите мне, а все не договариваете.
— Узнаете, придет время, — уклончиво ответил Френин, лукаво поглядывая на него.
В первой отаре женщины стригли овец. Яшка задержался возле чернявой девки в ярком сарафане, мягко попенял ей:
— Здорово захватываешь, красавица. Овцу не бреют, а стригут.
— Да нам, барин, ваш Андрей говорил вчера: мол, подчистую надо, — оправдывалась работница.
— А ты слушай меня, барыня разноцветная… Гляди сюда! — Яшка присел возле овцы и, взяв ножницы, показал, как надо снимать шерсть. — Небось мужика за мое по. чтение острижешь?
— У меня еще нет его, — смущенно ответила девка.
— Нет? Вот дурная! Какая ж она жизнь без мужика? Скушно, и обласкать некого.
Девка смущалась, женщины отвечали хозяину шутками. Потом Яшка подошел к девке в домотканном сарафане, поденщице, некоторое время смотрел на ее работу молча. Девка стригла медленно, да и ножницы у нее были неисправные.
— А ну, дай сюда ножницы, — сказал Яшка и, чикнув ими несколько раз, строго сказал старшему чабану: — Если ты людям еще раз дашь такие ножницы, доведется ими твою голову постричь. Понятно?
— Понятно, Яков Нефедович.
А когда отошли от отары, Яшка угостил чабана папиросой и, глянув на сидевшую возле овцы девку в домотканном сарафане, спросил:
— Она давно работает?
— Два дня.
— Ну, и через двадцать два дня будет такое же… Возьми другую. Нам некогда ждать, пока она научится держать в руках ножницы.
Френин сказал Яшке, когда они прощались:
— Вы артист, любую роль может сыграть… Неужели можно расположить к себе батраков этим напускным демократизмом?
Домой Яшка возвращался один, пешком. Солнце шло к горизонту и, огромное, красное, как бы повисало в воздухе и заливало степь огнистым. туманом заката. От этого одежда на Яшке, и трава, и дорога окрасились ослепительным розовым светом и, казалось, вот-вот вспыхнут пламенем.
Солнце подошло к кромке земли и медленно стало опускаться за горизонт. Розоватый туман исчез. И тогда над степью, над свежевспаханными полями, над бархатистыми зелеными пастбищами спустилась синяя дымка вечера, и в ней, темные, угрюмые, задрожали курганы. С полей к поросшим деревьями балкам устало слетались отяжелевшие грачи.
Яшка шел по дороге. В ряд с дорогой юлил неглубокий овражек. По обочинам его зеленела трава, желтели одуванчики, на дне, по высушенной солнцем, рассыпчатой земле ползали жуки и красные козявки. Недалеко, часто взмахивая крыльями, над овражком парил кобчик. Вот он, хищно изогнувшись, упал на землю, но тотчас взлетел и повис в воздухе, шевеля крыльями. Яшка свистнул и спрыгнул в овражек. Там, на отвесной боковине его, вцепившись в землю, притаился крот. Услышав шум, он торопливо стал карабкаться вверх, но земля под его лапками осыпалась, и он не мог подняться. Яшка тронул его рукоятью плетки, но крот не упал, а вцепился в рукоять острыми, желтыми зубами…
— О, да ты сердитый, оказывается! — усмехнулся Яшка и, сковырнув крота на дно овражка, хотел поймать его, но зверек укусил его за палец. — Зверь, я жизнь тебе спас! — крикнул Яшка и хотел ударить его ногой, да раздумал, схватил за шею и поднял кверху.
Зверек вздрагивал в его руках, показывал зубы, а-.Яшка деловито рассматривав его пепельно-серый пушистый мех и гладил его жесткой ладонью. Наконец он опустил крота на землю и сказал наставительно:
— Иди и лезь в землю, а то здесь тебя быстро слопают.
Крот исчез в траве, она зашевелилась и расступилась перед ним, а потом сомкнулась и замерла.
Яшка постоял немного, посмотрел на траву, на овражек.
Смешной казалась ему злость этого маленького зверька: «Слепой, такой крошечный, а сердитый. Тоже жить хочет. Что же говорить о человеке?» — подумал он.
Над степью опускался вечер. В сумерках его зажигались огни. Далеко-далеко густо лаяли сторожевые собаки, слышалось блеяние овец, ржание лошадей.
Степь дышала весенней прохладой, отовсюду шли сладостные запахи трав и цветов, и от них еще легче и мягче становился воздух и, как вино, лился в грудь и наполнял ее бодрящими хмельными соками.
Яшка оглянулся. Никого не было вокруг. Один он стоял среди этой необъятной степи, да огни костров светились на горизонте. Яшка думал: ну, вот он и достиг богатства. Нет ему равных в округе. А ведь только шесть лет прошло, как он приехал сюда на пустое место. Кто и где добивался такого в шесть лет? Мало таких. А ему не было еще и тридцати… И Яшка вздохнул. Нет, не радовало его богатство. Жизнь его, молодая, полная сил и рвения, попрежнему оставалась одинокой и пустой, а душа все больше наполнялась мучительным томлением и грустью. Знал он: не прельщает Оксану его богатство, не разделяет она его, Яшкиной, радости и захочет ли еще разделить с ним свою жизнь? На рождестве он договорился с Ульяной Владимировной о помолвке с Оксаной, но Оксана и не отклонила, и не приняла его предложения и продолжала учительствовать в Александровске. Она даже согласилась переехать в роскошно отделанную и обставленную на его деньги квартиру, однако решительно настояла на том, чтобы свадьба была отложена на год. Почему?
