Леон нашел в чуланчике старую одежду и начал быстро собираться копать огород, но в двери появился Ткаченко, а за ним какие-то два человека в шляпах и в темных костюмах. Леон всмотрелся в них и удивленно воскликнул:
— Лука Матвеич!.. Вихряй! Какими дорогами съехались сразу?
— Дальними дорогами, сибирскими, — усмехнулся Лука Матвеич. — Он бежал из Томской тюрьмы, а я из ссылки, из Тобольской губернии.
— А встретились на Волге, среди бурлаков, — пояснил Вихряй и, окинув взглядом комнату, сказал: — Сразу видно, что семейный человек живет, придется покупать бутылку с белой головкой.
— Да, вы стали такими франтами, что я и не знаю, чем вас угощать. Кто это вас так обмундировал?
— Волжские лесопромышленники. Мы им немного леса напилили, чтобы доехать до границы, ну, а обмундировались уже в Швейцарии.
— Далеко забрались. Что хорошего привезли?
— Привезли кое-что…
Приезд Луки Матвеича сразу отвлек Леона от горьких дум. Он послал Ткаченко купить вина и закусок, попросил Дементьевну сварить кофе, поджарить еще пирожков и сам стал накрывать на стол. Дементьевна заметила, как сразу повеселел Леон, и шепнула Ивану Гордеичу.
— Золотая душа, истинный господь. А эта паршивка Алена еще ломается.
— Помирятся, даст бог, в семье все бывает. Да если бы из-за равных пустяков расходились, и женатых не осталось бы, — прогудел Иван Гордеич. — Ты посмотри за кофием, а я выйду за ворота, гляну на всякий случай.
За воротами сидел Ермолаич. Иван Гордеич подсел к нему и вполголоса стал расспрашивать, что за люди приехали к Леону, но Ермолаич наступил ему на ногу, и он понимающе перевел разговор на житейские темы.
…Лука Матвеич обратил внимание, что Леон все делает сам, и спросил:
— А жинка на работе?
— В городе, к знакомым пошла, — на ходу бросил Леон и ушел на кухню.
Вихряй повел взглядом по комнате, качнул головой.
— Чистоха, видать, все как в майском цвету.
— Да, а жизнь немного не того, не в цвету. Она дочка хуторского богатея и сестра коннозаводчика.
Вихряй покрутил усы. Непонятно ему было, каким образом Леон породнился с такими людьми, но расспрашивать Луку Матвеича не стал.
Когда вошел Леон с блюдом горячих пирожков, он раскрыл саквояж, порылся в нем и, достав книгу, положил ее на стол.
Леон взглянул на обложку. На ней стояло:
«Н. Ленин. Шаг вперед, два шага назад. (Кризис в нашей Партии.)».
Он повернул обложку, про себя прочитал: «Когда идет продолжительная, упорная, горячая борьба, то по истечении некоторого времени начинают обыкновенно вырисовываться центральные, основные спорные пункты, от решения которых зависит окончательный исход кампании и по сравнению с которыми все более и более отодвигаются на задний план все и всяческие мелкие и мелочные эпизоды борьбы.
Так обстоит дело и с нашей внутрипартийной борьбой…»
Лука Матвеич, подмигнув Вихряю, шутливо проговорил:
— Не по зубам, должно быть, не разберет, что там к чему, — молчит.
Леон улыбнулся. Перелистал несколько страниц, опять посмотрел на обложку и спрятал книгу под подушку.
— Постой, постой, собственник какой! — Вихряй встал и извлек книгу из-под подушки: — Ему, как порядочному, дали ознакомиться, а он уже прятать. Это единственный экземпляр на всю организацию.
— Шаль.
За завтраком было решено созвать сходку активистов и цеховых агитаторов и пригласить на нее Ряшина с Кулагиным и активистов из их групп.
Ряшин принял приглашение очень охотно и пришел на сходку с намерением дать бой Леону. Увидев Луку Матвеича, он понял, что давать бой, кажется, будут ему, Ряшину, и решил держаться осторожно. «Но протест против исключения нас из комитета надо заявить решительный», — подумал он и подошел к Вихряю.
— А-а, кого я вижу! — радостно воскликнул он и покровительственно похлопал по плечу бывшего своего ученика. — Ну, как там дела-то в чужих краях?
Ряшин попрежнему держался просто, хотя и с сознанием собственного достоинства. И Вихряй, пожав ему руку, простодушно ответил:
— Да среди некоторых людей я и в чужих краях был своим человеком. Боюсь, что в своих краях некоторые признают меня за чужого.
— О, да ты научился так говорить, что не сразу и поймешь. — Ряшин нахмурил брови, кольнул Вихряя пытливым взглядом, но в следующий миг лицо его вновь приняло добродушное выражение.
Он подозвал Кулагина и представил его Вихряю:
— Товарищ мой. Вместе страдаем от того самого, который тогда хотел сбить тебя с ног и бросить под раскаленную штуку. Помнишь?
Вихряй вспомнил случай, когда облил Леона горячим маслом. Заложив руки в карман, он качнулся на ногах, низкий, полный, и ответил:.
— Помню. И понял тебя, Иван Павлович… Говори дальше.
Ряшин пожал плечами и хотел что-то сказать, но Вихряя окружили старые друзья.
— Ленинец, — проговорил Ряшин, когда Вихряй отошел в сторону.
Леон сидел возле Луки Матвеича, слушал его рассказ о приключениях при переходе границы и негромко смеялся.
— …Ну, попались мы с Вихряем, как сазаны в сетку, и сидим у того поляка в хате, думаём-гадаем, как быть, — говорил Лука Матвеич своим мягким голосом. — Но поляк нашел выход: переодел нас в юбки и кофты, вид сделал внушительный такой, — Лука Матвеич поднял обе ладони на уровень груди, — и повез в гости к своему компаньону через речку. Едем мы каким-то местечком, и щебетать бы нам полагалось про разные женские дела, а мы никаких дел, оказывается, не знаем. Наконец я спрашиваю у Вихряя: «Тебе панна Ивановна ничего не говорила?» А он так это важно подпер подбородок указательным пальцем, как девка рязанская, и басом мне: «Нет. А тебе говорила?» — «И мне не говорила», — отвечаю самым высоким голосом, каким только могу. А возчик сидит и хохочет: «Да где же в Польше Ивановны живут? Панычка Ядвига, це еще так», говорит. Ну, тут у нас и вовсе потерялись всякие женские мысли.
По комнате пошел веселый сдержанный шум, а Лука Матвеич заключил:
— И очень хорошо, что потерялись, а то мы так разговорились бы, что наверняка попали бы не за границу, а в другое место…
Когда все собрались, Леон встал, выкрутил фитиль в лампе и, раскрыв книгу, провел по сшиву.
— Товарищи, — обратился он к заполнившим комнату рабочим-партийцам, — сегодня мы, как и раньше, собрались все вместе, чтобы поговорить о той борьбе, которую начало меньшинство внутри нашей партии и которая ослабляет силы революции…
Ряшин сидел, наклонив голову, и, положив руки на колени, спокойно слушал. Понимал он: нет, далеко не все еще сделано меньшинством, чтобы занять в партии главенствующее положение и выбить почву из-под ног большинства. И он думал: до тех пор, пока в Центральном Комитете, находятся только ленинцы, ничего сделать нельзя. Наоборот, с мест все чаще раздаются протесты против позиции новой редакции «Искры».
— Вот резолюция Батумского комитета, помещенная в № 62 «Искры», — докладывал Леон. — Этот комитет прямо требует прекратить всякую полемику с ЦК. В том же номере есть сообщение о резолюции Астраханского комитета, который находит в действиях новой редакции «Искры» «полное пренебрежение к постановлениям съезда». В № 63 есть такие сообщения: Кавказский союзный комитет решительно требует от ЦК не делать никаких уступок меньшинству. Одесский комитет настаивает на созыве третьего съезда, и только один Крымский комитет просит дать место в ЦК представителям меньшинства. Вот какие отклики с мест имеют статьи Мартова в «Искре». Даже наборщики типографии, где печатается «Искра», и те пишут, что набирают статьи Мартова, только подчиняясь партийной обязанности, и считают помещение таких статей «недостойным центрального органа партии».
Ряшин вспомнил статью Плеханова против большинства «Централизм или бонапартизм?», где тот поучал Ленина по отношению к Мартову «быть как можно более уступчивым», и подумал: «Получается, что „Искра“ только тем и занимается, что упрашивает и поучает Ленина. Но Центральный Комитет в руках ленинцев, и делают они свое дело смело, настойчиво. Хоть бы этот Цыбуля и его выученик Леон…»
А Леон, поглядывая в книгу, говорит:
— …Еще на съезде Мартов и Троцкий восстали против Ленина, требовавшего крепко сплоченной партии. Помните ихнее требование, чтобы всякий профессор, всякий гимназист и каждый стачечник мог сам зачислять себя в партию без каких-либо обязательств выполнять партийные решения… Тогда еще Мартов и Аксельрод сделали, как говорит Ленин, «несомненный шаг к оппортунизму и к анархическому индивидуализму», — словом, ко всему тому, что проповедуется теперь в новой «Искре». Но это было начало. После съезда меньшинство сделало и второй шаг, подняв борьбу против ленинцев и стараясь тащить партию назад, к прежней кружковщине и раздробленности. Оно разошлось с нами и в таком важнейшем вопросе, как отношение к русско-японской войне. Куда идет меньшинство, спрашивается?
