— Не читал. И не ожидал. Я надеялся, что она такой глупости все же не сделает.
— Да, жаль. Я с ней объяснился, — негромко произнес Рюмин и пошел к столу под зеленым сукном, заложив руки назад.
Леон с легким раздражением бросил ему:
— Не стоит жалеть, Леонид Константиныч. Она тебя недостойна.
— Неправда, Леон, — мрачно возразил Рюмин.
Леон пожал плечами и вышел. Возле главных ворот, опершись на палку, одиноко стоял Игнат Сысоич, всматриваясь в — лица прохожих. Леон, заметив его, негромко окликнул:
— Батя!
Игнат Сысоич радостно встрепенулся, заторопился ему навстречу.
— Ох, откуда же тебя бог послал, сынок? Я иду со станции и думаю: дай постою немного, может Ермолаич попадется на глаза и расспрошу о тебе, а ты сам… Ты ж, — понизил Игнат Сысоич голос, — в подполе том, Аленка говорила?
Леон улыбнулся, потрепал отца за плечо, и они направились домой. По пути Игнат Сысоич рассказал об Алене, о разговорах с нею, и Леон совсем обозлился. «Там — сестра, тут жена с ума сошла. Что они, белены объелись?» — мысленно возмущался он и услышал голос отца:
— …Я так и прописал ей: мол, гони его в три шеи. Никаких сродствий больше промежду нами не будет…
— Кому писал? Кто?
— Да я, Оксане про Яшку писал.
— Поздно теперь, батя. Сестру Ульяна Владимировна просватала. Да Оксана и любит, видать, Якова. В газетах объявлено об их помолвке.
— С Яковом? Без моего согласия? Без нашего родительского благословения? — изумленно спросил Игнат Сысоич. — Ну, я ей покажу! Я сам поеду к ней и прочитаю ей такую молитву, что она и про любовь забудет!
Леон махнул рукой:
— Не стоит, батя. Что с воза упало, то пропало.
— Как это — пропало? Непременно поеду. Завтра же. Видали, что придумала? Нет чтобы выбрать хорошего человека из простых людей, так она помещицей быть захотела. Я ей покажу помещиков разных да генералов!
Леон молчал. Он знал, что отец ничего не сделает и на Оксану не повлияет, но что говорить с ним? Пусть отведет душу.
Они шли по пыльной дороге. По сторонам от нее земля была испещрена глубокими трещинами, трава выжжена солнцем, скрючена зноем и потемнела от пыли. Там и сям виднелись колючки, на них торчали пожелтевшие иглы. На дороге выглядывали из земли красноватые, с синим отливом, куски железной руды, серые, обточенные подводами известняки, то и дело попадались под ноги оброненные возчиками куски антрацита.
Игнат Сысоич нагибался, брал уголь в руки и, повертев его, с сожалением бросал в сторону.
— Мы кизяками да соломой топим, а тут такое добро, уголь, и валяется, где попало. Жалко, мешка нет, должно на месяц топки можно насобирать, пока до квартиры дойдем.
— А вы сюда переезжайте и будете тогда топить углем, — сказал Леон.
— Из-за угля бросить хутор? И придумает тоже! — покачал головой Игнат Сысоич и тихо спросил: — Ты дома живешь аль и хату бросил уже? Аленка сказала: мол, по чужим углам скитается, от властей хоронится с самой зимы.
— Дома поговорим.
Дома им говорить не пришлось. Дементьевна передала Леону записку от Луки Матвеича с просьбой немедленно прийти на явочную квартиру. Леон наскоро пообедал, сказал Игнату Сысоичу, что долго в гостях не задержится, и ушел.
Лука Матвеич только что вернулся из Крыма, куда ездил для агитации за созыв третьего съезда партии и встречи с руководителями Крымского комитета, требовавшими ввести в ЦК сторонников меньшинства. Но поездка эта оказалась неудачной. В Крымском комитете ему показали только что полученное сообщение о кооптации в члены ЦК Карпова, Любимова и Дубровинского и о признании законным действующего состава редакции «Искры».
— Плеханов окончательно изменил нам, все новые члены ЦК примиренчески настроены к меньшинству. ЦК не только признал законными действия меньшинства, но и запретил агитацию за созыв третьего съезда. А товарищ Ленин вынужден был отойти от руководства работой ЦК. Понимаешь, что это значит? — коротко рассказав о своей поездке, обратился к Леону Лука Матвеич.
— Товарищ Ленин вышел из ЦК? — спросил пораженный Леон.
— Отошел от руководства деятельностью ЦК.
Леон сурово сдвинул черные брови и медленно прошелся по комнате. Что же теперь будет? Понимал он очень хорошо, что теперь будут делать меньшевики и сколько сил новых потребуется для борьбы с их раскольнической деятельностью.
Обернувшись к столу, у которого он сидел, Лука Матвеич взял листок с напечатанным текстом решения ЦК и продолжал:
— Надо было кончать с ними, меками и всякими примиренцами, как советовал Кавказский союзный комитет. А теперь… Да они теперь отбросят организацию на несколько лет назад, к кружковщине и неразберихе. — Он пробежал глазами текст и бросил листок на стол. — Какое это решение? Это издевательство! Признают «фракционное дробление глубоко противным интересам пролетариата и достоинству партии», а сами проводят это самое фракционное дробление партии.
— Иуды! — с негодованием проговорил Леон и зашарил по карманам, ища папиросы, но их у него не было.
Лука Матвеич достал кожаный портсигар, положил его на стол. От Ермолаича он немного знал о жизни Леона и спросил, желая проверить:
— На работу не устроился?
— Не до работы теперь.
— Та-ак… — задумчиво произнес Лука Матвеич. — А деньги у тебя есть?
Леон закурил и не ответил, а только зло швырнул спичку в угол.
— Я спрашиваю: деньги у тебя есть? — повторил Лука Матвеич, Леон удивленно посмотрел в его хмурое лицо. Что он, шутит, этот Лука Матвеич? До этого ли сейчас и об этом ли надо беспокоиться? И он недовольно ответил:
— Какие деньги? Нашел о чем говорить… Нету у меня денег. И не интересуют они меня сейчас. Мне впору обороняться от Ряшина, от Кулагина. Теперь они подымут голову!
Лука Матвеич достал из кармана пятьдесят рублей, положил их на стол и сказал негромко, но настойчиво:
— Возьми. Это партия дает тебе, не я… И вот что я хочу тебе сказать: если ты будешь так нервничать, как сейчас, я отстраню тебя от руководства комитетом, — неожиданно заявил он.
Леон широко открыл глаза: у него даже дух перехватило от таких слов своего учителя.
— Да, отстраню, — повторил Лука Матвеич. — Ряшин, Поляков и иже с ними подымут сейчас такой шум, что, потеряй ты управление собой, ты потеряешься сам. Как руководитель… Не обороняться мы должны, а наступать! Не к лицу нам, ленинцам, обороняться от своих врагов, в том числе и меньшевиков, да мы никогда и не оборонялись. Громить мы их будем! Запомни это и всей организации так скажи, — жестко проговорил Лука Матвеич и, сунув деньги в карман Леону, встал и добавил — Собери завтра членов комитета. Будем срочно готовить конференцию южных организаций и потребуем экстренного созыва съезда партии. Я только что был в Закавказье, говорил с товарищем Кобой. Пока Ленин с нами, — никакая сила не собьет партию с правильного пути и назад нас не отбросит. Мы, большевики, пойдем только вперед, при всех условиях и обстоятельствах!.. Ну, вот и все на сегодня. А теперь скажи, где мне ночевать, да перекусить не мешало бы. Проголодался немного, и голова что-то болит, должно в поезде продуло, — уже другим тоном сказал Лука Матвеич, поглаживая рукой по бритой голове.
Леон стоял посреди комнаты, и в ушах его все еще слышались жесткие слова Луки Матвеича: «Не к лицу нам, ленинцам, обороняться от своих врагов. Громить мы их будем!» И Леон мысленно восхищался своим учителем: «Сколько уверенности и силы в этом пожилом человеке, друге его и наставнике! Неисчерпаема сила его. Сила партии…»
Проводив Луку Матвеича на квартиру к Подгорному, Леон забежал к Ткаченко и Вихряю и только после этого отправился домой.
Игнат Сысоич долго сидел и разговаривал с Иваном Гордеичем. На столе стояли полбутылка водки, закуски. Подвыпив, Иван Гордеич все пытался рассказать о том, как служил он в лейб-гвардии Семеновском полку и видел Николая Второго еще мальчиком.
— …Квелый был он тогда, болезненный, и будто все ему без интересу было. Идет бывало и солдата не видит, вроде я — не человек. Помню, отец его…
Игнат Сысоич тоже немного охмелел, но ему хотелось говорить о Леоне, пожаловаться на Оксану, и он прервал Ивана Гордеича:
— Все это меня мало касается, можно сказать даже никак не касается, — как там цари жили. Ты вот лучше, брат, расскажи, как тут мой сын живет, это мне ближе.
Иван Гордеич нахмурил брови, погладил большую бороду.
— Не понимаю я тебя, брат. Про царя говорю, а ты слушать не желаешь. Он есть помазанник божий и отец наш…
— Может, он и отец кому, но моего сына он уже продержал в остроге больше года. И, выходит, что отец моему сыну есть единственный я, а не царь, — опять прервал Игнат Сысоич бывшего лейб-гвардейца.
