Нефед Мироныч наблюдал за свадебным пиршеством и хотя и не был за эти дни трезвым, однако думал: «Да, сынок, дорого тебе обойдется такая жена. Тысяч десять ухлопал на одну свадьбу, ровно столько, сколько я дал тебе попервости. А ить я наживал такой капитал годами». И зашептал Алене:
— Зря он на такую широкую ногу все поставил. Шуму и блеску много, а как жить будут, про то еще богу известно. Сдается мне, что она только с виду веселая, невестка наша, а сама нет-нет и закрывает глаза и лицом меняется.
— Обижена, что нет ни Леона, ни Марьи с Настей, ни Чургиных, — сказала Алена.
— Про это я и думал. Не по нутру, значит, зять, им пришелся. Ну, тогда пошли они… Гм… Мы им не какие-нибудь!
Они стояли в стороне, одетые по-городскому, и смотрели, как гости танцевали под музыку военного оркестра из Новочеркасска. В центре был Яков с Оксаной. Ничего теперь хуторского в нем не осталось. Он был в черном фраке с шелковыми лацканами, в жесткой крахмальной рубашке со стоячим воротничком и белым галстуком бабочкой, в лаковых туфлях, в петлице у него, на груди слева, белела астра. Алена вспомнила о Леоне, о том, что он не захотел идти к Якову в компаньоны, а теперь живет бедняком, и горькая обида наполнила ее грудь. Впервые Алена ясно почувствовала: да, поторопилась она выходить замуж. «Надо было оставаться здесь, у Яшки. Может, и моя жизнь покрасивела бы», — сказала она себе так просто, как будто и не любила Леона и не стремилась, наперекор всему, соединить с ним свою жизнь. С завистью смотрела она на Якова.
Радостный, медлительно-спокойный, он кружился с Оксаной и не спускал с нее взгляда, кроткого и одновременно властного, ревнивого. В белом бальном платье, с обнаженными плечами, разгоряченная танцами, Оксана плавно скользила по блестящему полу, никого не видя, не поднимая глаз, и лишь слегка улыбалась. «А быть может, так именно и надо было поступить. Ведь все это моя стихия», — думала она.
Гремел духовой оркестр, горели лампы и свечи, сыпал кто-то на голову конфетти, путались в ногах и мелькали перед глазами разноцветные бумажные ленты. Когда Оксана подняла глаза, Яков увидел в них и любовь и грусть.
— Я устала, Яков, — сказала она.
Выйдя из круга танцующих, Яков хотел побыть с Оксаной наедине и спросить, немедленно узнать, почему в глазах ее была грусть, но к ним подошел старик Френин, молодцевато расшаркался перед Оксаной и пригласил ее на один тур вальса.
Яков проводил жену ревнивым взглядом и подошел к отцу. «Ну, что вы, как будяк на майдане, торчите?» — хотел он сказать, но спросил ласково:
— Не скучно? Быть может, отец, вы отдохнули бы? Тяжело стоять все время на одном месте.
Нефед Мироныч понял его мысли. «Так. Вот уже и батька стал тебе, как бельмо на глазу», — подумал он и ответил:
— Я не привык к веселости, сынок. Домой будем собираться.
В зал, еле держась на ногах, вошел Игнат Сысоич. На нем была новая суконная тройка, добротные сапоги, из-под жилета выглядывала сатиновая голубая косоворотка, все — подарок Оксаны.
— Сват, — растроганно заговорил он, — дорогой сваточек мой разлюбезный и зятек мой Яша! Да это сон иль все правда — торжество такое, музыка, люди благородные и все наипрочее? Эх, гуляем, сват! — махнул он рукой и, топнув сапогом по ковру, качнулся и едва не упал.
Яков поддержал его, шутя упрекнул:
— Ну, это совсем ни к чему, кланяться коврам. — Он оглянулся, не видит ли кто, и сказал: — Идите и гуляйте там, в дальней комнате. А здесь, вы понимаете…
— Понимаю, Яша, сынок, все мы понимаем, — кивал головой Игнат Сысоич. — Мы люди простые, а вы стали благородные… Все чисто понятно!
Нефед Мироныч взял Игната Сысоича под руку и повел на кухню.
— Идем отсюда, сват. Пускай они тут по-благородному веселятся, мы к этому непривычные.
— Истинное слово: неспособные, — согласился Игнат Сысоич. — Эх, гуляй, душа! Больше такой свадьбы ты и во сне не увидишь!
Яков проводил их и пошел в кабинет отдохнуть. Там были помещики и среди них споривший с Чернопятовым Френин. Увидев Якова, Чернопятов обратился к нему:
— Сосед, вы бы попросили помощника наказного, чтобы он расквартировал этих казаков вблизи моего имения.
— Каких казаков? Музыканты это! — рассмеялся Яков.
— Гм… А что же вы, милейший сосед, меня обманываете? — обернулся Чернопятов к Френину.
Тот, подмигнув Якову, серьезным тоном ответил:
— Я думал, что это обыкновенная войсковая часть, и советовал вам взять ее к себе, чтобы вас не спалили, не дай бог.
Помещики улыбнулись, а Яков сказал:
— Дорогой Аристарх Нилович! Если надо будет, казаки всегда могут прибыть в ваше полное распоряжение. Теперь я с помощником наказного атамана в родстве.
Старик Френин с ехидцей сказал:
— Понимаете, милейший сосед, что для вашего благополучия значит дружба с Яковом Нефедовичем? Если вам надо будет — к вам прискачет целый казачий полк. А вы говорите: «либе-ра-ал!»
Чернопятов смутился:
— Я не говорил. Вы изволите шутить.
— Э-э, это вы зря. Именно вы всюду обзывали Якова «либералом», «юнцом». Этого юнца действительно в случае нужды будут охранять казаки, а вас будут охранять ваши прекрасные собаки… которых мужики перебьют из дробовиков, когда им нужно будет:
Чернопятов рассердился, ударил ладонью снизу вверх по своим пышным усам.
— Оставьте глупые разговоры, сосед. Или мы поссоримся.
— Мы, слава богу, весь век ссоримся и всюду бываем вместе… Нет, Аристарх Нилович, мы не можем, не имеем права ссориться, — наставительно сказал Френин. — Мы помещики, и ссориться с нами могут только мужики.
Яков поспешил успокоить Чернопятова:
— У нас одна забота, Аристарх Нилович: держаться друг за друга. Мужика не интересуют наши взгляды. Ему нужна наша земля.
— Совершенно верно, — подтвердил Френин.
— Да, но у вас нет своей земли! — воскликнул Чернопятов.
— Да, но зато у вас ее есть три тысячи десятин, — воскликнул Френин и, достав табакерку, добавил: — которые могут перейти к нему, вот к этому «юнцу». Или вдруг перейдут… к мужикам.
Чернопятов, выпучив глаза на Френина, подвигал усами.
— Это почему же вдруг? Что же, я идиот — отдавать мужикам свою землю? За выкуп да еще с процентиками, может, соглашусь. И то подумаю.
Френин махнул рукой:
— Они ее у вас и без процентов заберут. Отнимут, и все.
Чернопятов окинул его злобным взглядом, резко повернулся и ушел, а Френин качнул головой, понюхал табаку и сказал:
— Рассердился… Как только я на политические темы начинаю говорить, обязательно рассердится. Никак не привыкнет к моим речам.
— Но вы, кажется, ничего особенного и не сказали, — насмешливо заметил Яков.
— Это только кажется… Я сказал и говорю всегда, что наши дни сочтены. Нас обирают медленно, но верно, такие, как вы, и готовятся обобрать сразу мужики такие, как отец вашего Андрея. В первом случае — это обычное состязание… апчхи!.. молодых акул со старыми. Во втором, как говорят социалисты, «экспроприация частной собственности», а на языке Аристарха Ниловича — просто грабеж. Вот почему этот крепостник не любит моих речей. Ну, да он когда-нибудь поймет меня… Пошли, господа, послушаем, как играет наша любимица и супруга моего воспитанника… Оксана Владимировна как будто исполняет сюиту Чайковского.
Оксана играла, а возле пианино, заложив руки назад, в окружении офицеров, рядом с окружным атаманом, стоял полковник Суховеров, высокий, с длинными прямыми усами, и слушал с таким вниманием, словно никого, кроме него, в гостиной не было.
Поодаль от него стояли помещики с женами и ждали, пока он что-нибудь скажет.
Оксана уже успела переодеться. На ней было черное бархатное платье с бриллиантовой брошью на груди, на руке обручальное кольцо и бриллиантовый перстень.
Яшка повел глазами, ища на других женщинах украшения, и, заметив на груди у жены Чернопятова жемчужное ожерелье, недовольно поморщился: «Черт, откуда оно у нее? Нет, надо, чтобы лучше моей жены никто не одевался», — подумал он и, улучив время, когда гостей начал веселить приглашенный Френиным цыганский хор, сказал Оксане:
— Ты очень строго одета. Надо бы еще кое-что купить в Новочеркасске. Что бы ты хотела, моя дорогая?
Оксана усмехнулась. Странно ей было, что Яков говорит с ней таким языком, и она ответила, закрыв его лицо белым веером:
— Я бы хотела, чтобы ты не транжирил денег и… поменьше важничал. Я ведь полюбила тебя в Кундрючевке.
Яков задумался, но потом наклонился к ней и прошептал:
— Это для солидности. Насчет денег я с тобой согласен. Но мне хочется, чтобы ты была наряднее всех! Лучше всех!
— Твоя жена во всех нарядах будет хороша, — улыбнувшись, сказала Оксана.
