— Самому белому орлу конец приходит, а не одному Куропаткину.
— Ну, туда ему и дорога!
— «Туда» он сам не захочет, придется подтолкнуть, — вставил Ермолаич.
— Верно-о, — вмешался дед Струков. — Всем рабочим миром надо подтолкнуть, чтоб он не позорил Россию, язви его.
Подойдя к вальцовщикам, Леон спросил:
— Что, жалко Порт-Артур, что не катаете?
— Может, кто и жалкует, а мы думаем, как бы прокатить белого орла.
К вальцовщикам торопливо подошел мастер Шурин.
— Порт-Артур сдали! — запыхавшись, еле вымолвил он и, заметив Леона, возмущенно воскликнул: — Сдать Порт-Артур, а? Первоклассную крепость! Ты, политический человек, что ж ты молчишь? Куда Россия идет?
Леон пожал плечами и с усмешкой ответил:
— Россию ведет монарх.
Шурин безнадежно махнул рукой и ушел.
— Проняло-таки толстопузого, — сказал молодой рабочий.
Возле обжимной клети среди рабочих стоял Ряшин и спокойно говорил:
— Война — зло, независимо от того, кончится она поражением или победой. Нам, рабочим, вовсе невыгодно, чтобы царь победил Японию. Но нам невыгодно, чтобы и Япония победила самодержавие. Значит рабочему классу нужно прежде всего выступать за прекращение войны, добиваться мира во что бы то ни стало.
Леон подошел, прислушался. Он уже читал точь-в-точь такое же в листовке «Кто должен победить», изданной за подписью новой, меньшевистской редакции «Искры».
— Иван Павлыч, — вмешался он в разговор, — я смотрю, ты разучился говорить своими словами… — И, обращаясь к рабочим, сказал: — Теперь не только в этом дело, ребята. «Долой самодержавие!» — вот что еще громче мы должны заявить в ответ на позорную сдачу Порт-Артура. Бастовать надо, на улицу идти надо — вот к чему зовет вас революционная социал-демократия! А вы слушаете человека, который ходит на поклон к банкетчикам и просит… учесть требования рабочих.
Вальцовщики обернулись к Леону, но он уже направился к другой группе. И вальцовщики разошлись по своим местам, а Ряшин стал крутить цыгарку. Руки его дрожали, избитое оспой лицо налилось кровью, и он, как окаменевший, стоял на месте. «Ничего, недолго вам осталось руководить комитетом. Мы умеем не только говорить, но и действовать», — думал он, слюнявя цыгарку, потом бросил ее и достал из кармана папиросы.
На следующий день на заводе появилась листовка за подписью Югоринского комитета РСДРП: «Падение Порт-Артура и крах самодержавия». А на заборах была расклеена другая листовка. Называлась она «Долой войну! Да здравствует мир!» и стояла на ней подпись: «Югоринский союз социал-демократов».
В обеденный час к Леону пришел каталь доменного цеха Гараська, отозвал его в сторону и, достав из кармана обе листовки, спросил:
— Какой верить, — не разберемся.
Леон усмехнулся, велел ему спрятать листовку Югоринского комитета, а ряшинскую порвал. Присев в стороне, возле рабочих ящиков, он помолчал немного, посмотрел на обедавших рабочих. Он знал Гараську, как постоянного собутыльника Ивана Гордеича и его земляков, и никогда не видал его на сходках. И вот такой человек пришел к нему посоветоваться. «Провокация? Не может быть, он и слова такого не знает», — подумал Леон и осторожно спросил:
— Тебя интересует война?
— Она меня интересует, как мертвого рубаха, — ответил Гараська. — Меня интересует правда.
— «Правда»… — повторил Леон. — Значит, тебя интересует правда о войне?
Гараська досадливо заерзал на черной скамье:
— Ты все одно как глухой… Почему политические люди пишут по-разному про эту проклятую войну? Вот про что я пришел узнать. Кому верить?
К ним подошли еще несколько человек, иные с куском хлеба и соленым огурцом в руках, иные с бутылкой молока, и каждый, продолжая есть, прислушивался к тому, что говорит Леон. А Леон негромко говорил:
— Видишь ли, Герасим Петрович, эта война затеяна правительством и капиталистами ради того, чтобы прибрать к рукам чужие земли и покорить царю чужие народы, а твои мысли о лучшей жизни отвлечь мыслями о защите отечества, царя и помещиков. А нужны ли, к примеру, тебе и всему народу чужие земли и покорение новых народов? Нет, не нужны. Мы с тобой сами пикнуть не можем против такой каторжной нашей жизни. Вот почему большевики, комитет социал-демократов выступают против войны. Но так как ее затеяло правительство в своих выгодах, комитет выступает и против правительства и призывает скинуть царизм и поставить у власти народ… Вот о чем толкует листовка комитета.
— Так… А кто же будет государством управлять, ежели правительство скинуть? — задумчиво спросил Гараська.
— А почему бы ты не смог сидеть, скажем, в государственной палате какой-нибудь и управлять страной? Или вон Щелоков? — бросил Леон взгляд на огромного вальцовщика с бутылкой молока и хлеба в руках. — Выбрали бы мы вас, — и, на доброе здоровье, управляйте делами. И уж тогда бы мы знали, что вы со Щелоковым не кинулись бы воевать, скажем, с какими-нибудь рабочими или мужиками, живущими за границей.
— Воевать… — повторил Щелоков. — Да я бы тогда ее вовсе запретил, войну!
— Да-а… Значит, комитетчики требуют скинуть правительство и поставить на его место народ, — медлительно проговорил Гараська. Он встал, большой, какой-то мешковатый, угрюмый и, протянув Леону большую жесткую руку, сказал:
— Ну, спасибо, Леонтий, немного прояснилось. А то Иван Гордеич такого наговорил, что и слушать не хочется.
Вскоре Иван Гордеич получил пакет из Женевы. Он сел под образами, водрузил на нос очки и, пригладив бороду, осторожно разорвал пакет и прочитал: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Вперед», «Российская социал-демократическая рабочая партия». Прочитал и пожал плечами:
— Дела! Я думал, от святой церкви, из града Иерусалима прислано, а оказывается… — сказал он и настороженно посмотрел на окно, будто там стоял кто и слушал.
Дементьевна ткала. Бойко работая челноком, она спросила:
— Ну, что ж ты не читаешь?
— Позови Леонтия. Немедля. Это — политическое письмо, — сказал Иван Гордеич и сложил было вырезки из газеты в пакет, но, подумав, расправил их и про себя стал читать:
«Самодержавная Россия разбита уже… Лучшая часть русского флота уже истреблена, положение Порт-Артура безнадежно, идущая к нему на помощь эскадра не имеет ни малейших шансов не то что на успех, но даже на то, чтобы дойти до места назначения, главная армия с Куропаткиным во главе потеряла более 200 000 человек, обессилена и стоит беспомощно перед неприятелем, который неминуемо раздавит ее после взятия Порт-Артура…»
Иван Гордеич опять посмотрел на окно, на молчавший ткацкий станок Дементьевны и вновь пожал плечами.
— Ничего не пойму. Каким родом эти листки попали ко мне? Ведь я — не политический человек, какое мне дело до пролетариев всех стран? — негромко сам с собой разговаривал он и, взяв плотный пакет, стал рассматривать почтовые штемпеля. Потом опять опасливо взглянул на окно, поправил занавеску на нем и принялся читать.
Леон пришел через несколько минут. Сняв картуз, он поздоровался и спросил с усмешкой:
— Какое тут политическое письмо вы получили?
Иван Гордеич поднял на него укоризненный взгляд и молча отдал ему пакет, письмо и две газеты небольшого формата.
Леон прочитал коротенькое письмо и удовлетворенно улыбнулся.
— Так… Очень хорошее письмо, Иван Гордеич, спасибо вам, — а сам подумал: «Это мог придумать только Лука Матвеич. Так, значит, начал выходить новый орган», — и, сев поближе к лампе, стал про себя читать статью «Самодержавие и пролетариат».
Иван Гордеич хмуро посматривал на него и ждал его слов, но Леон сосредоточенно смотрел на газету и молчал. Наконец он вслух прочитал:
— «…Военный крах неизбежен, а вместе с ним неизбежно и удесятерение недовольства, брожения и возмущения.
К этому моменту мы должны готовиться со всей энергией. В этот момент одна из тех вспышек, которые все чаще повторяются то здесь, то там, поведет к громадному народному движению. В этот момент пролетариат поднимется во главе восстания, чтобы отвоевать свободу всему народу, чтобы обеспечить рабочему классу возможность открытой, широкой, обогащенной всем опытом Европы борьбы за социализм».
Леон улыбнулся и погладил небольшие усы.
— Хорошо, очень хорошо… Именно «пролетариат подымется во главе восстания, чтобы отвоевать свободу всему народу».
Иван Гордеич поворочался на старинном, потемневшем деревянном диване, гулко сказал:
— Свободу. Гм… Отвоевать… Это кто же так пишет?
Леон уже просматривал второй номер газеты и не слышал вопроса Ивана Гордеича. Но не прошло и минуты, как он сам обратился к Горбову:
