— Фу-у, как вы любите резкие слова, — с пренебрежением заметил Яков и сел в кресло.
— Но та жизнь, к которой вы стремитесь, как к конечному идеалу, — продолжал Чургин, — явится для рабочих и трудового крестьянства только началом дальнейших социально-политических преобразований… Вот потому-то я и не верю в то, что вы отдадите свои тысячи на наше дело. В новой жизни вам, как капиталисту, не будет места.
— Ваша откровенность поразительна! — с усмешкой воскликнул Яков, а про себя отметил: «У меня не хватит терпения слушать эти дьявольские речи».
— Выть может, и так, — согласился Чургин. — Но я говорю не для того, чтобы удивить вас, а для того, чтобы уличить вас в нечестности…
— Ну, это уж вы слишком, Илья Гаврилыч, — недовольно сказал Яков. — Я говорю с вами, как с родственником, откровенно, и прошу вас, по-хорошему прошу ведь: не вмешивайтесь в мою жизнь.
Чургин встал, подошел к столу и сбил пепел с папиросы в розовую раковину.
— Я не хотел вмешиваться в вашу жизнь, но вы сами довели до этого, и я обязан вмешаться, потому что дело касается моей родственницы. Ваш брак я считаю… недоразумением, — отчетливо произнес он и сел на диван.
Яков обернулся к нему, сощурил глаза и желчно спросил:
— Вы за этим и приехали?
— Да.
Яков резко поднялся с кресла. «Все! Хватит нам играть в кошки-мышки», — подумал он и, сделав несколько шагов по кабинету, остановился против Чургина и гневно сказал:
— Вы… хотели бы мою жену сделать политической авантюристкой? Довести ее до тюрьмы? Разбить ее жизнь? Не по-зво-олю-ю! — повысил он голос и повел пальцем взад-вперед перед лицом Чургина.
Чургин, откинув голову к спинке дивана, смотрел на него насмешливыми глазами и молчал, тихо стуча пальцами по сиденью.
— Не позволю ни вам, ни Леону лезть в мою жизнь вашими холодными руками! — запальчиво продолжал Яков.
Чургин пожал плечами и опять тихо забарабанил пальцами по дивану.
Вошла Оксана и остановилась на пороге. Яков, взбешенный хладнокровием Чургина, обратился к ней:
— Ксани, мы… хотели бы говорить наедине.
Но Оксана села в кресло и сказала:
— Продолжайте ваш разговор.
И Яков не мог больше сдерживаться. Хлопнув рукой по спинке кресла, он заговорил резко, негодующе:
— Да кто здесь распоряжается, наконец? Вы что, сговорились? Нравоучения мне решили читать? Лекции против существующего государственного порядка или семейные наставления сговорились читать мне? Так я вас, господин Чургин, не желаю слушать! Я не мальчишка…
Чургин достал часы и, посмотрев на них, спокойно сказал Оксане:
— Ну, мне пора, сестра. Скажи, чтоб запрягли лошадь. — И, повернувшись к Якову, спокойно ответил: — Напрасно вы так разволновались. Я просто хотел проверить вашу искренность, и вот проверил. Вы… как бы это мягче выразиться? — щелкнул он пальцами. — Вы на поверку оказались все тем же капиталистом — жестоким и властолюбивым. Цена вашей честности — медный грош… Пошли, Оксана, пока я не начал говорить по-настоящему с твоим… мужем.
— Пойдем сначала поужинаем, а потом я тебя провожу, — сказала Оксана и повела Чургина в столовую.
Яков остановился посреди комнаты, опустил голову и, заложив руки назад, думал: «Провел! Как мальчишку, провел! Какой же я идиот! А впрочем, гнать в три шеи надо всех таких родичей. К черту!»
Спустя полчаса Чургин уехал. Прощаясь с Оксаной, он спросил:
— Ну, увидела теперь настоящего молодого Загорулькина?
Оксана вздохнула:
— Увидела, Илья.
— А теперь смотри сама, что тебе делать. Прощай.
— До свиданья, Илья. Передай привет Варе, Леону и… — Оксана помолчала и твердо добавила: — и Леониду Константиновичу.
— Спасибо, передам.
Чургин сел в фаэтон. Кони крупно шагнули, звякнули подковами и выкатили экипаж за ворота. И долго было слышно, как лошади гулко били о дорогу копытами, а потом все стихло.
Во дворе, на столбе, тускло мерцала лампа. Возле нее летали белые бабочки, обжигались о стекло и падали, погибая.
А Оксана все стояла у парадного, одинокая, печальная, и слушала, не донесется ли стук экипажа. Но кругом было тихо и безлюдно. Одни собаки тоскливо лаяли на хуторе, да в камышах на речке назойливо квакали лягушки.
Где-то ударил перепел, горячо, призывно. Оксана обернулась на его крик, но он не повторился, и она уныло пошла в дом.
Четырнадцатого июня 1905 года в Одессе бросил якорь мятежный броненосец «Князь Потемкин-Таврический» и матросы присоединились к бастующим рабочим.
Семнадцатого июня вспыхнуло восстание на броненосце «Георгий Победоносец». Вслед за тем волнения охватили матросов на кораблях «Прут», «Минин» и «Александр Второй».
Правительство объявило Одессу, Севастополь и Николаев на военном положении и приказало черноморской эскадре расстрелять броненосец «Потемкин». Но эскадра не выполнила приказа и ушла в открытое море. Тогда царское правительство послало Турции и Румынии ноты с требованием рассматривать восставших матросов русского флота как уголовных преступников и усмирить их.
«Революция овладевает броненосцем — событие, невиданное в истории!»
«Правительство царя унизилось до того, что умоляет турецкого султана и короля румынского быть настолько добрыми выполнить для него ту полицейскую работу, которую оно само для себя выполнить уже не в состоянии».
Так писали некоторые западноевропейские газеты о позорной ноте русского самодержавия.
Турецкие министры на экстренном заседании решили ответить царю, что между Турцией и Россией нет договора о выдаче преступников. Однако правительство Румынии заявило, что будет рассматривать восставших русских матросов, если они высадятся в румынском порту, всего лишь как иностранных дезертиров. И когда миноносец «Стремительный», команда которого состояла из одних офицеров, пришел в Констанцу, чтобы потопить «Потемкина», командиру миноносца было дано понять, что хозяином в румынских водах является румынское правительство.
Волнения охватили весь юг России. Против «бунтовщиков» были направлены карательные войска. Из Петербурга шли приказы: «Пощады не давать!»
И войска по всем правилам военного искусства начали гражданскую войну против безоружных рабочих и крестьян. Улицы восставшей Одессы были залиты кровью, от расстрелов пострадало до шести тысяч человек мирного населения. Карательные войска прошли по селам Херсонской губернии, силой оружия подавили крестьянское восстание, убили семьсот человек. В Севастополе и Николаеве по приговорам военных судов было расстреляно сто шестьдесят рабочих военных арсеналов. Но рабочие и крестьяне продолжали борьбу за свободу.
Царское правительство пыталось скрыть от народа весть о событиях в Черноморском флоте. Тогда броненосец «Потемкин» передал иностранным консульствам в Румынии прокламацию об объявлении войны царскому флоту, а Ленин в Женеве тотчас же комментировал этот акт в газете «Пролетарий» волнующими словами:
«Русская революция объявила Европе об открытой войне русского народа с царизмом».
Иностранные корреспонденты телеграфировали из Одессы в Европу: «Начинается, повидимому, борьба не на жизнь, а на смерть между народом и бюрократией».
«Да, настоящая борьба за свободу, борьба не на жизнь, а на смерть», — отвечал Ленин и провозглашал: — «Да здравствует революционное правительство!»
Но именно этого нового, революционного правительства и боялась русская буржуазия. Депутаты ее, во главе с князем Трубецким, добившись приема у царя, поспешили уверить его в том, что они — «люди порядка и мира», и стали упрашивать «созвать народных представителей», которые-де «помогут трону в решении насущных задач».
Николай Второй выслушал князя Трубецкого, поблагодарил его «за выраженные чувства» и «желание работать вместе» и сказал: «Моя царская воля созвать народных представителей непоколебима».
Но когда князь Трубецкой получил письменный текст речи царя, там не оказалось обещания созвать народных представителей.
Леон, стоя против Ряшина с газетой в руках, возмущенно говорил:
— И вы, называющие себя социал-демократами и марксистами, пресмыкаетесь перед друзьями этого самого князя Трубецкого, продолжаете просить этих господ «учесть требования пролетариата к самодержавию» и прочите их в руководители русской революции? Вы ждете каких-то революционных действий от этих «людей порядка и мира», которые расшаркиваются перед царем и его министрами? До чего же вы докатились, меньшевики!
— Я пришел к тебе не лекции слушать, — сумрачно ответил Ряшин. — Вот наши предложения: или вы предоставляете нам половину мест в комитете, и тогда мы будем работать сообща, или мы поведем против вас, комитетчиков, беспощадную борьбу, как против якобинцев. Всероссийская конференция нашей партии считает ваши, большевиков, действия…
