Не нам даровало самодержавие свободу, а капиталистам и помещикам, чтобы вместе с ними задушить революцию.
Югоринский совет депутатов рабочих призывает пролетариат не поддаваться этой наглой провокации властей и капиталистов, желающих разбить нас в одиночку, и обращается к рабочим, служащим, учащимся и всем демократическим слоям населения поднять свой голос протеста против провокационной выходки властей и капиталистов и присоединиться к бастующим рабочим.
Совет предупреждает заводовладельца Суханова, что если он приведет в исполнение свою угрозу, Совет предпримет решительные революционные меры для защиты интересов рабочих вплоть до взятия управления заводом в руки комиссии рабочего контроля.
Да здравствует революция! Да здравствует демократическая республика!
Югоринский совет депутатов рабочих».
«Бюллетень» был отпечатан десятитысячным тиражом в городской типографии и расклеен по городу и поселкам. Кое-где черносотенцы сорвали его, но рабочие-дружинники задержали двух таких и привели в Совет. Ткаченко допросил их и задумался: «А что я с ними буду делать? Не арестовывать же их?» — Но потом решил: «Арестую, как противников революции, и все дело», — и велел дружинникам запереть черносотенцев в сарай.
Лавренев, услышав об этом, сказал Ткаченко:
— Тогда я напечатаю объявление о том, что всякий срывающий публикации Совета впредь будет арестовываться. Раз действовать, так надо действовать решительно.
Но Ряшин и Кулагин предупредили Леона, что если члены президиума будут так поступать с гражданами, власти могут арестовать всех членов Совета.
— Хорошо. Спасибо за предупреждение, — ответил Леон.
Действительно, в Совет прибыла бумага от полицмейстера с требованием доставить виновников задержания двух граждан в полицию, а граждан освободить. Леон отдал бумагу Лавреневу и сказал:
— Ответь письменно, что Совет и впредь будет пресекать выступления черносотенцев.
Больше бумаг в Совет по этому вопросу не поступало.
К вечеру забастовали рабочие железнодорожного узла и механических мастерских, прекратили работу хлебопекарни, ушли с работы служащие почты и банков. На другой день не явились в контору завода служащие, забастовали парикмахеры, прислуга гостиниц и ресторанов, учащиеся старших классов городской гимназии и закрылись магазины. Через два дня после обращения Совета в Югоринске не работало ни одно предприятие и заведение.
Леон пришел в Совет рано утром, а там уже была толпа просителей.
— Гражданин председатель, разрешите отправить срочно депешу? — обратился к Леону какой-то человек в золотых очках и сунул ему в руку бумажку.
— Гражданин председатель, покорнейше прошу разрешить работать хотя бы центральной парикмахерской, — обратился маленький человек и отдал Леону прошение.
Леон взял бумаги, хмуро прочитал их, не зная, что с ними делать. «Гм! Интересное дело получается. Идут не к властям, а в Совет!», — подумал он и, увидев-крестьянина в залатанном полушубке с прошением в руке, взял прошение и прочитал:
«И чтоб Совет рабочих отобрал мою хату у нашего богатея, потому он выменял ее у моего семейства в голодный год за мешок ячменя, когда я был на заработках на шахте». И опять Леон задумался. «Новое дело. Но… тут надо помочь», — сказал он про себя и написал записку старосте хутора, в котором жил крестьянин, чтобы крестьянину немедленно возвратили хату.
Пока Леон писал записку, перед ним появилась девушка и робко положила на стол небольшой лист бумаги. На нем крупным неровным почерком было выведено: «Югоринскому совету рабочих. Прошение… Мы, прислуги, решили объявить забастовку и просим Совет подсобить нам и написать, чего можно требовать с хозяев».
Леон поднял глаза на девушку, усмехнулся и спросил:
— Девять человек вас подписалось? А вы все забастуйте, все прислуги города, — посоветовал он девушке. — Вы по воскресеньям работаете?
— Работаем и по воскресеньям, и по праздникам, — смелее ответила девушка.
— Тогда мы так запишем, — сказал Леон и, взяв лист бумаги, написал: «Предоставлять день отдыха один раз в неделю». — А платья, фартуки там или передники хозяева дают вам?
— Нет.
— Нет. Тогда мы и об этом напишем… Вы говорите, говорите, а я буду писать, — сказал Леон.
Девушка жаловалась на грубое обращение нанимателей, на плохое питание, на то, что многие прислуги работают только за харчи, а Леон составлял перечень требований. Потом написал обращение ко всей домашней прислуге города с призывом к стачке и направил просительницу с запиской к Ткаченко, чтобы он напечатал обращение в «Бюллетене».
Обрадованная девушка забыла даже попрощаться и пошла искать Ткаченко.
Вот у стола послышался вкрадчивый голос:
— Разрешите, гражданин председатель? — И перед лицом Леона появилась волосатая рука с бумагой. — Я владелец гостиницы «Европейская». Ну-с, вы, конечно, понимаете, что город не может оставаться без гостиницы. Приезжие деловые люди, высокопоставленные…
— Что вам надо? — прервал его Леон, — Забастовали служащие, что ли?
— К сожалению, так.
— Ваши служащие поступили правильно. Совет не может пойти вам навстречу, — отрезал Леон.
— Позвольте, но вы же понимаете…
— Именно потому, что я понимаю, я и говорю… Совет всячески поддерживает ваших служащих, но не вас… Кто еще в Совет? — обратился Леон к посетителям.
Просителей было много, и они уже окружили других членов президиума. Перед Ряшиным стояла маленькая пожилая женщина с исписанным вкривь и вкось тетрадочным листком в руке и все пыталась что-то сказать, но Ряшин наставительно говорил ей:
— Все я понимаю, мамаша, но мы стачечный орган и мукой не занимаемся. Понимаете? Мы, рабочие…
— Я, сынок, это понимаю, но войди в мое положение, родимый: внучата у меня на руках, а сына на войне убило. Чем же я должна кормить их, по-твоему?
— Не имеем прав, мамаша, — с раздражением отвечал Ряшин. — Подождите немного, мы соберем скоро деньги в стачечный фонд, тогда поможем и вам.
Женщина заплакала и пошла. Леон подумал и окликнул ее:
— Мамаша, что у вас такое? — Выслушав старушку, он написал на ее листке: «Владельцу мучного лабаза гражданину Скрыпникову. Совет депутатов рабочих просит выдать этой женщине два пуда муки. Об исполнении донести. Председатель Совета Дорохов».
Ряшин прочитал резолюцию Леона и пожал плечами, а женщина, крестясь и благодаря, сказала:
— Спасибо тебе, сынок! Мой сын тоже был рабочий, но не дожил до этого. До своей, рабочей, власти.
Леон смотрел на нее и думал: «Не дожил до этого… До своей, рабочей, власти… Значит, народ считает уже нас рабочей властью?» — и услышал голос Ряшина.
— Как хочешь, Леон, но это не входит в нашу компетенцию. Мы не Городская управа, чтобы решать такие дела.
— Будем решать, раз народ этого хочет, — ответил Лавренев.
— Да, народ этого хочет, задумчиво проговорил Леон, останавливая взгляд на высоком человеке с лихо закрученными усами, — в сдвинутом набок казацком картузе. Он стоял в толпе сновавших взад-вперед людей и прищуренными глазами смотрел на президиум.
Леон встал и обратился к нему:
— Вы к кому, гражданин?
Казак обернулся к Леону.
— Игнатович! Станишник, да никак это ты управляешь народом? — спросил он и протянул Леону через стол руку.
Это был Егор Дубов.
Леон пожал ему руку и обратил внимание на его погоны вахмистра. «Что же это Егор, выслужился, значит?» — подумал он и, видя, что все смотрят на него и на казака, громко спросил:
— За чем хорошим прибыл к нам? Выслужился? Другие дальше медальки не пошли.
Егор Дубов, улыбнувшись, сказал:
— Есть кое-что и у нас… Меня казаки послали разузнать, что это такое — Совет. Мы сюда на постой прибыли вчера.
Леон переглянулся с Лавреневым, угрюмо произнес:
— Так! Что, мало одной сотни? Вторую на подмогу пригнали?
Егор помрачнел, сурово ответил:
— Я про это тебе не говорил — про подмогу атаманцам. Мы едем с фронта, но воевать с народом не собираемся. Так мне и велено вам передать.
— Эх, язви его! Качать его за такую революционную речь! — воскликнул подошедший дед Струков.
— Нашел в офицерьях революционеров! Он небось и позиции-то не видал, — сказал кто-то позади Егора.
Егор круто обернулся, сорвал с себя ремень и распахнул шинель.
— Вот где я был! Тебя защищал там, да, гляди, еще и тут доведется! — произнес он взволнованным голосом.
Все смотрели на него, высокого, бравого, с горящими глазами, и не знали, что говорить. На груди у него блестели два серебряных и два золотых георгиевских креста и две медали.
