Щелоков поднял голову и ответил:
— За десяток револьверов ручаюсь. А может, добудем и больше.
— Ну, и если Леонид Константиныч изготовит десятка три бомб… — заключил Леон, — и тогда мы будем иметь всего лишь половину того, что желательно… Нужно обязательно попросить динамита у шахтеров.
Он обвел карандашом свои цифры и сказал:
— Я думаю, что никаких других возможностей у нас пока нет… Будут ли какие еще. предложения?
— У меня есть, — отозвался Вано Леонидзе, — Я предлагаю завтра же начать сбор денег на покупку оружия, как мы делаем в Закавказье.
— Правильное предложение. Других нет? — спросил Леон и ответил: — Нет. Таким образом, комитет решил: использовать все перечисленные способы для заготовки оружия и вооружения дружин… Товарищ Лавренев, доложите, как идет обучение рабочих стрельбе.
Лавренев стал докладывать о военной подготовке дружинников.
Едва Леон проводил друзей и запер калитку, как в ворота кто-то постучал. «Настя, от Федора», — решил он, зная, что Настя дежурила в больнице, и вышел открыть.
Это оказался Лука Матвеич. Леон помог ему внести в комнату чемоданы и с сожалением в голосе сказал:
— Какая досада!.. Немного раньше приехал бы, как раз попал бы на заседание комитета.
— Ничего, попаду в другой раз. Не прогоните же? — шутил Лука Матвеич.
Он был уже с усами, не такими большими, как прежде, но с настоящими усами, и одет был проще, и Леон подумал: «Жизнь… Только и думай, как бы где-нибудь не сцапали, да переодевайся три раза в день. И старуху свою, должно, видит раз в полгода».
Лука Матвеич вынул из кармана ключик от чемодана и отдал Леону. Потом снял пиджак и пошел к умывальнику.
Леон тотчас извлек из чемодана пачки газет и стал перебирать их. Развернул одну, прочитал:
«Растет восстание. Растет бессилие, растерянность, разложение самодержавного виттевского правительства. Растет вширь и вглубь организация самых различных групп, слоев и классов народа, организация революционных и контрреволюционных сил.
Таково современное положение. Его можно выразить словами: организация и мобилизация революции…»
Леон взглянул на подпись «Н. Ленин», на название газеты «Новая жизнь» и воскликнул:
— Новая, большевистская! Да еще и легальная! Чего же ты молчишь, старина?
— А разве я до этого меньшевистские тебе привозил? — с усмешкой отозвался Лука Матвеич.
Леон сел на стул ближе к лампе, погрузился в чтение.
Лука Матвеич достал из чемодана сыр, колбасу, потом взял стоявший на печке чайник и поставил на стол.
— Потом прочитаешь, — обратился он к Леону. — Будем чай пить, и ты мне расскажешь, о чем говорилось на заседании комитета.
— Решили готовить восстание, — сказал Леон.
— Хорошее решение. А… с чем восставать?
Леон неохотно оторвался от газеты и начал рассказывать о положении дел…
На следующий день в Совет пришел Егор Дубов и сообщил, что в город прибыл артиллерийский дивизион и что фронтовую сотню казаков хотят разоружить. Лука Матвеич стал расспрашивать у него о настроении казаков, но Егор Дубов замялся, смущенно ответил:
— Командира проводили домой, меня назначили командиром.
— Так с этого бы и начинал! — воскликнул Леон.
Только на днях он по просьбе Егора Дубова ходил к фронтовикам в казарму, разговаривал с ними о положении в стране, а затем порекомендовал избрать казачий революционный комитет и послать его представителей в Совет.
Казаки после того долго спорили, наконец избрали казачий комитет, без упоминания слова «революционный», а Егору Дубову поручили поддерживать связь с Советом.
Леон и это считал большим успехом. Однако именно с этого и началось. Командир артиллерийского дивизиона, узнав о решении казаков-фронтовиков, доложил по начальству и прислал Егору Дубову требование: распустить комитет и сдать командование сотней законно назначенному командиру. Егор Дубов посоветовался с Леоном и продиктовал писарю ответ. В нем говорилось, что казаки-фронтовики не подчиняются командирам пехотных солдатских частей. Тогда командир артиллерийского дивизиона прислал фронтовикам ультиматум: или они немедленно сложат оружие, или будут расстреляны из орудий. А Пахом сообщил Егору Дубову, что атаманцы получили приказ атаковать фронтовую сотню, если она не сложит оружия и не покинет города.
— Ну вот, — закончил Егор Дубов свое сообщение, — и заколебались мои казаки. Одни предлагали сдать оружие, другие советовали разъехаться по домам, третьи настаивали атаковать батарейцев и атаманцев. Три часа спорили и ни к чему не пришли. И тогда я решил: «А обману батарейцев, скажу, мол, комитет распущен». Так и ответил.
Лука Матвеич выслушал его и недовольно покачал головой.
— Зря вы так ответили! — с сожалением сказал он.
— Тогда будем рубаться, — отчеканил Егор Дубов. — Налетим сегодня же ночью на батарею и отымем пушки.
«А это замечательная идея: отнять пушки и повернуть их против самодержавия», — подумал Лука Матвеич и, посоветовавшись с Леоном, предложил Егору Дубову произвести налет на артиллерийский дивизион.
Пришел дед Струков и с ним высокий крестьянин в серой поддевке. Сняв треух, дед Струков с важностью сообщил:
— Докладываю Совету: мужики слободы Лисичной арестовали старосту, волостного старшину, писарей, язви их, и всех посадили в сарай, а еще организовали крестьянский комитет по революционным делам. Так что, как я есть уполномоченный Совета, я выполнил наказ сполна. А это и есть самый председатель крестьянского комитета, — указал он на крестьянина, — Никанор Бурмистенко.
Лука Матвеич встал из-за стола, пожал руку Никанору Бурмистенко, а Леон обратился к членам президиума:
— Товарищи, я предлагаю предоставить место в Совете рабочих председателю Лисичинского революционно-крестьянского комитета товарищу Бурмистенко. Есть желающие высказаться?
— Предоставить! — послышалось в ответ.
Президиум решил предоставить место в Совете Никанору Бурмистенко и Даниле Подгорному для поддержания связи с крестьянством. А вечером на заседание Совета пришли солдаты-батарейцы и сообщили об аресте своего командира и о том, что они Избрали солдатский комитет. Их приветствовали и ввели их представителя в Совет.
После заседания Лука Матвеич и Леон пошли пить чай в смежную с залом комнату, где была кухня, но повар предложил им обед.
— Мы сами решили варить обеды для депутатов и желающих. Можно это делать? — спросил он.
— Можно, можно, и даже нужно, — ответил Лука Матвеич, а когда повар пошел наливать борщ, сказал Леону: — Хорошо дела идут, хлопче. Собери завтра всех членов комитета, вызови по телефону Чургина, Александрова. А Кошкину поручи связаться с Москвой. Поторопи условной телеграммой Вихряя в Тифлисе, чтобы оповестил Кавказский комитет о нашем выступлении в ближайшее время.
— Я написал уже туда, что как только настанет время…
— Это время уже настало.
На объединенном заседании губернского комитета РСДРП совместно с представителями местных комитетов Лука Матвеич предложил Югоринскому, Юмовскому и Александровскому комитетам начать подготовку политической стачки с расчетом перевести ее в вооруженное восстание.
Ряшин попросил слова и неожиданно сказал:
— Мы за самовооружение народа для охраны завоеваний революции от черных банд, но мы не можем взять на себя ответственность за открытое вооруженное выступление пролетариата в настоящий момент. Нас сегодня могут разгромить.
— Кто это «вы»? — спросил Леон.
— Я и Кулагин.
— Что вы предлагаете? — спросил Лука Матвеич.
— Я предлагаю подождать, пока выступят рабочие большинства основных промышленных центров страны, и тогда решить вопрос о нашем выступлении.
Наступило молчание. Никому не хотелось верить в то, что Ряшин в такой решительный момент опять повернул к меньшевикам, но не верить было нельзя. «Подлая душа. Какая подлая душонка!» — мысленно возмущался Леон и гневно сказал:
— Я предлагаю: во-первых, немедленно исключить Ряшина из членов Югоринского комитета, куда мы ввели его после покаянного заявления и восстановления в правах члена партии, и, во-вторых, целиком одобрить предложение Луки Матвеича.
— Я вполне присоединяюсь к предложению Леона, — сказал Чургин.
— Я тоже, — заявил Александров.
Ряшин встал. Лицо его налилось кровью, черные глаза засветились злыми огоньками. Однако он внешне спокойно обратился к собранию:
— Я предупреждаю вас всех, что браться за оружие сейчас ни в коем случае нельзя. Как можем мы выступать одни? Нас разобьют в первый же час нашего выступления. Что же касается моего пребывания в комитете, то вас здесь большинство, и вы можете решать так, как вам угодно. Могу добавить: лучше я не буду членом комитета, наконец членом партии даже, но зато я не буду виновником ваших безрассудных дел.
