кому бы то ни было из них на личную неприязнь. Это же, в сущности, совсем еще молодые ребята, вчерашние школьники. И так легко, знаете ли, разрушить в их умах и сердцах понятие о справедливости… Я вот, например, считаю себя в какой-то степени не только замполитом, но и классным руководителем, который обязан раскрывать ребятам глаза на мир, объяснять им многое из того, что преподносит наша быстротечная жизнь. Вот почему Лещихин волнует меня не меньше, чем все остальные матросы.
— Грех не велик. Ну, турнул я с площадки этого Лещихина, так не со зла же! Да ведь он и вправду путался под ногами, только мешал всем своей бестолковщиной. А там, на площадке, не просто нужна была победа: чувство единения, общности цели — вот что важнее.
— Простите, но ведь это все немыслимо без симпатий и привязанностей отдельных людей друг к другу. И я не убежден, что, разрушая в данном случае нечто частное, можно сохранить единое целое — это самое единение, как вы говорите.
Ледорубов примирительно улыбнулся:
— Вот видите, уже спорим. Значит, начинаем искать истину, которая лежит где-то в скрещении всех наших доводов. Вот вам и начало общесогласованного движения.
— А действительно, — согласился замполит. — Для начала не так уж и плохо.
Вечером тральщик подходил к базе. Берег наплывал, увеличиваясь и проясняясь. Резче выделялись очертания знакомых причалов, домов, деревьев. Стали видны мчавшиеся по шоссе машины и даже фигурки людей, стоявших на гранитных волноломах с удочками.
Семен подумал, что его сын, возможно, заметил из окна их квартиры подходивший к берегу корабль и теперь мчится со всех ног к прибрежному валуну, где он любил терпеливо поджидать отца. Командир поднес к глазам сильный, десятикратный, бинокль и заскользил взглядом по береговой черте. В объективах промелькнула причальная стенка, бледно-серые корпуса ошвартованных кораблей. Вот и ограждавший территорию гавани высокий деревянный забор, неподалеку от которого, у самого уреза воды, выступал огромный валун. На нем Пугачев ясно различил маленького человечка. Тот сидел, поджав ножки и уткнувшись подбородком в коленки. Это был его Кирюшка. Семен протянул Захару бинокль, как бы приглашая разделить вместе с ним отцовскую радость.
— И верно, он, — улыбнулся Ледорубов.
Захар продолжал разглядывать в бинокль берег, надеясь где-нибудь поблизости увидеть Ирину. Но ее не было. Кирюшка, видимо, пришел один.
«Странно, что ее нет…» — подумал Захар и спросил:
— Как же Ирина отпускает его на берег? Не боится, что в воду с этой каменюги свалится?
— Моряцкий сын, — спокойно ответил Семен, — чего ж ему воды бояться. — А сам украдкой вздохнул: Ирина никогда его не встречала. У них это не было заведено.
Тральщик подошел к пирсу. Матросы закрепили на кнехтах швартовые концы и подали на берег сходню.
Сойдя с борта, Пугачев направился к будке вахтенного по пирсу, где висел внутренний телефон. Набрав нужный номер, соединился с оперативным дежурным, доложил ему о прибытии корабля в базу.
Оставив за себя старшим на корабле Захара Ледорубова, Семен отправился домой. Выйдя за ворота гавани, Пугачев повернул к берегу.
Кирюшка не сразу заметил отца. Одетый в теплое серенькое пальтецо, в голубой вязаной шапочке, он сосредоточенно кидал в воду камешки. Не доходя нескольких шагов до валуна, Пугачев остановился, с нежностью глядя на сына. Взрослея, Кирюшка больше льнул к отцу и этим нередко вызывал у Ирины ревность. Она упрекала Семена, что он балует Кирюшку, что слишком рано позволяет ему быть самостоятельным. «Ничего, — говорил на это Семен, — я в его возрасте две козы самостоятельно пас. Паренек толковый у нас, понимает что к чему».
Сравнивая себя с Кирюшкой, Семен с удовлетворением убеждался, что его сын растет более развитым, серьезным — не таким, каким в этом возрасте был он сам. Особенно льстило его отцовскому самолюбию, что лицом Кирюшка более похож на свою красивую мать. Сам же Семен считал себя человеком не слишком привлекательным: нос на рябоватом лице слегка приплюснут и крупноват, могучий подбородок выступает вперед, уши оттопырены. Насколько помнил, у них в пугачевском роду никто красотой не славился. А у Кирюшки были материны, большие, ясные, глазищи — они-то и придавали малышу неповторимую теплоту очарования, каким обладала его мать. И Семен иногда даже смущался, когда сын в упор глядел на него. Казалось, это смотрит сама Ирина…
Отцовскому подарку Кирюшка очень обрадовался. Его кругленькое личико так и засветилось, а руки крепко вцепились в картонную коробку, в которой находился еж. Семен старался разговаривать с сыном, как со взрослым — серьезно и рассудительно. Это Кирюшке нравилось, потому что мать опекала его «как маленького» чуть не на каждом шагу. А Кирюшке конечно же хотелось скорее стать большим. И если Ирина мало интересовалась служебными делами своего мужа, то любопытный Кирюшка хотел знать все, что касалось отцовского тральщика.
— Здорово качало? — спросил Кирюшка, стараясь подстроиться к крупным шагам отца.
— Да нет, — отвечал Семен. — Море нынче было спокойным.
— А моторы не скисали?
— Работали как часы.
Семен еле сдерживал улыбку, оттого что Кирюшка по-детски наивно старался подражать взрослым.
— Ну, как жилось-былось тут без меня, Кирилл Семенович?
— Так себе. А я тебя все ждал, ждал…
— А мама?..
— Она на работе.
— Так. — Семен помолчал и, как бы спохватившись, укоризненно спросил: — На берег опять без спросу ушел?
Кирюшка виновато посмотрел на отца. Семен покачал головой, но ничего на это не сказал. Он шел тяжело, вперевалочку, будто буксир на крутой волне, под ногами все еще чувствовалась гулкая стальная твердь палубы. Море как бы нехотя отпускало его от себя. Тем не менее на душе становилось легко. Вновь от встречи с берегом возникало ощущение нетерпеливости и волнения. Оно не проходило до тех пор, пока он не переступил порог своей квартиры, где в его отсутствие стараниями Ирины неизменно поддерживались чистота и заведенный порядок.
Кирюшка начал возиться с ежом. А Семен, переодевшись в техасы и клетчатую рубашку, принялся готовить ужин. Он сварил картошку, поджарил мясо, открыл банку
