сардин. С особым удовольствием занялся сервировкой стола. Белоснежная скатерть, бутылка сухого вина, цветы…
В прихожей щелкнул замок.
— Ты пришел? — немного усталым голосом спросила Ирина, снимая плащ. — Здравствуй.
— Вечер добрый, женушка, — пробасил Семен, наморщив лоб и приветливо улыбаясь.
Как бы долго Семен ни пробыл в море, Ирина встречала его всегда спокойно, уравновешенно, будто они вовсе не расставались. Она никогда не говорила о своей к нему любви, и Семен к этому привык, как со временем люди привыкают к устоявшейся, размеренной супружеской жизни. Но Семен любил жену еще сильнее с того первого дня, как они повстречались. Даже после нескольких дней разлуки он, случалось, места себе не находил, тоскуя по Ирине. Жена оставалась для него загадкой, несмотря на то что вместе они прожили семь лет, имели сына и были дружны. Размышляя об их отношениях, Семен объяснял холодноватую сдержанность Ирины ее усталостью от работы и бесконечными заботами по дому. Ему хотелось как-нибудь летом вырваться в отпуск всей семьей, махнуть в родную уральскую деревеньку, где не был с той поры, как они поженились. Каждый день, проведенный тогда с Ириной в родительском доме, представлялся теперь Семену каким-то необыкновенным, праздничным. Казалось, именно тогда они были по-настоящему счастливы. В последнее время его особенно сильно тянуло в родные места, но нечего было и рассчитывать на отпуск в самый разгар навигации, когда корабль продолжал сдавать курсовые зачеты. Пугачева никто не отпустил бы о корабля даже на сутки. Оставалось надеяться лишь на позднюю осень или зиму.
Семен жестом гостеприимного хозяина пригласил семейство к столу. Ирина хотела усадить Кирюшку рядом с собой, но тот пододвинул свой стул поближе к отцу. Семен едва сдержал довольную улыбку.
— Завтра у нас в клубе выступает московский камерный квартет, — сказала Ирина. — Я взяла билеты.
— Камерный? — переспросил Семен.
— Да, — подтвердила жена. — Будет интересно: Глюк, Дебюсси, Танеев…
— Что я в этом понимаю? — признался Семен. — Ты же знаешь. Вот если бы приехал какой-нибудь драмтеатр — тогда другое дело.
— Так ты никогда ничего и не поймешь…
«Тебе же все равно будет скучно со мной», — хотел было сказать Семен, но вместо этого лишь пожал плечами. Он действительно в серьезной музыке не разбирался и потому не любил ее.
— Все равно же кому-то надо с Кирюшкой посидеть, — нашел выход Семен.
— Как знаешь, — отвечала Ирина, разливая по чашкам свежезаваренный, душистый чай.
Семен отпил несколько глотков и блаженно поморщился.
— Как это у тебя получается? — польстил он жене. — Кажется, ведро бы выпил. Аромат!
— Инструкция — на каждой пачке. Было бы желание этим воспользоваться. — Чуть наклонив голову, Ирина серьезно посмотрела на мужа, как строгая учительница на провинившегося, нерадивого ученика.
Семен поджал губы, отставляя недопитую чашку.
— Ну что, Кирилл Семенович, — бодро сказал сыну, — пошли? Подумаем, как лучше устроить на кухне ежика.
— Пошли, — охотно согласился Кирюшка, вылезая из-за стола.
Вскоре завизжала пила, застучал молоток. Отец с сыном принялись мастерить клетку. Ирина тем временем гладила на кухонном столе белье, обстоятельно рассказывая сыну о том, как живут ежи, чем питаются, какую приносят пользу.
«И когда она успевает обо всем узнавать, — размышлял Семен, — и музыка, и ежи…»
Ирина удивляла его своей начитанностью. Казалось, не было такой области бытия человеческого, о чем бы у нее не сложилось собственного мнения. Она не любила судачить с соседками, считая это пустым времяпрепровождением, и, возможно, поэтому у нее в городе было мало подруг. Ирина жила миром своих увлечений: много читала, не пропускала в базовом клубе ни одного концерта и по-прежнему, как в девичестве, вела дневник, куда записывала свои самые сокровенные мысли, переживания. Семен чувствовал над собой ее неоспоримое превосходство. Но ущемленным себя не считал. Втайне он даже гордился своей женой.
Когда клетка была готова, они долго втроем сидели около нее. Ирина продолжала увлеченно рассказывать о животных. Кирюшка сначала внимательно слушал ее, а потом глаза его начали сонно слипаться.
— Э, брат, — Семен рассмеялся, глядя на сынишку, — да мы совсем спим.
Он бережно взял малыша на руки и понес в спальню. Тот обхватил отца руками за шею, сладко позевывая и болтая на весу ножками.
Семен любил укладывать сына в кроватку. Так уж было заведено: прежде чем заснуть, Кирюшка просил отца рассказать какую-нибудь морскую историю или же спеть «моряцкую», как он говорил, песенку. Семен охотно соглашался. Он усаживался на стуле у изголовья детской кроватки и начинал выдумывать очередные невероятные приключения, непременным участником которых становился весь экипаж его тральщика.
С «моряцкой» песней было куда хуже. Солидно откашлявшись, Семен пытался не столько петь, сколько протяжно и с чувством выговаривать слова, что, впрочем, по его убеждению, вполне сходило за песню. Музыкальными способностями он похвастать не мог. Но отцовская самодеятельность Кирюшке, видимо, нравилась, — по крайней мере, она неплохо усыпляла. Кирюшка притягивал к своей щеке широкую шершавую ладонь отца и так лежал, не шелохнувшись, почти не дыша. И постепенно оказывался в том таинственно прекрасном, полном необыкновенных приключений мире, о котором ему рассказывал отец…
Семен еще некоторое время сидел в полутемной комнате и прислушивался к еле уловимому дыханию сына. В эти минуты он ни о чем не думал, ни о чем не тревожился и ничего не хотел более того, чем обладал. Это были счастливейшие моменты жизни…
Убедившись, что сын заснул, Семен вернулся в кухню. Походил из угла в угол.
— Ириш, — Семен нежно обнял жену за плечи, — отдохни чуток, а я поглажу за тебя. А?
— Не надо, — она понимающе улыбнулась. — Ты больше устал. К тому же я ото сделаю лучше и быстрее тебя.
Семен сел на табуретку и с тоской посмотрел на подоконник, где лежала пачка его любимых сигарет. Он знал, что Ирине не нравилось, когда при ней курили. Но разговаривать с женой всегда было проще, если он мог всласть затянуться перед тем сигаретой. На этот раз дымить в одиночестве на лестничной клетке не захотелось.
