Это очень важно… чтобы поверить в самого себя…
— Чудак-человек, — мягко, будто успокаивая разобиженного мальчишку, сказал Семен. — Ты думаешь, подпаливать бикфордов шнур такая уж большая радость? Ошибаешься. Я бы с бо́льшим удовольствием вместе со своим Кирюшкой жег на елке бенгальские огни.
— Не доверяете мне?
— Я доверил тебе, старшина, сейнер и команду из четырех человек, — повысил голос Пугачев. — Это, надеюсь, понятно?
— Так точно.
— Вот и хорошо. Исполняй приказ.
— Есть, — нехотя подчинился Стыков.
Заработал мотор. К сырому, удушливому запаху тумана подметался сладковатый привкус солярового перегара. Семен отдал швартовые концы, и сейнер начал отходить, постепенно растворяясь в густой белесой мгле.
Пугачев с минуту оставался без движения. Широко расставив ноги, он покачивался вместе с плотиком на легкой волне и слушал, как дождь монотонно барабанит по бревнам. Подумалось: как хорошо было бы сейчас на эту хмарь глядеть из окон своей квартиры. И чтобы Кирюшка и Ирина были рядом. Но… ждала работа. И Семен вновь заставил себя сосредоточиться на главном, что должно определять весь ход его дальнейших мыслей и поступков. Предстояло отдраить крышку герметичной коробки, достать оттуда взрывные патроны, моток бикфордова шнура и приготовить мину к взрыву.
Семен не испытывал страха от сознания того, что рядом с ним в стальной оболочке заключено триста килограммов смерти, вполне достаточных для того, чтобы его плоть перестала существовать от одного лишь неловкого движения. Такую опасную работу ему приходилось выполнять и прежде. В устройстве этой мины не было ничего хитроумного, что могло бы, как в других, более сложных образцах, вызвать мгновенный взрыв. Он ощущал всего лишь чувство неприязни и гадливости, как если бы прикасался к телу притворно дремавшей змеи. Но так как это неприятное ощущение мешало работать, Семен выработал в себе привычку разговаривать с миной, как с живым существом. Он объяснял ей: до чего же она глупа во всей своей технической сложности, если надеется каким-то образом перехитрить его. Он же — мыслящий человек, а поэтому сильнее ее. Именно в эти минуты как никогда парадоксальным представлялся ему смысл самого существования этой мины. К чему, собственно, все эти мудреные законы электротехники, физики, гидродинамики, готовые привести адский механизм в слепое разрушительное действие, если все они сейчас противоестественны как противоречащие здравому смыслу — необходимости дожить до глубокой старости и умереть собственной смертью. Дома ждет сын, жена — два родных и близких человека. И его жизнь необходима им куда больше, чем этой чертовой мине… Нет, он не ругал мину последними бранными словами, не раздражался, а всего лишь увещевал ее подобно тому, как деревенский кузнец уговаривает строптивую лошадь, прежде чем ее подковать.
От постоянного напряжения Семену стало жарко. Он скинул альпак и расстегнул ворот кителя. Сунул руку в карман за носовым платком, собираясь вытереть пот со лба, и вдруг услышал какой-то неясный шум. Пугачев прислушался. Шум понемногу нарастал. Такие приглушенно хлопающие звуки могли издавать лишь лопасти больших корабельных винтов. Семен уже не сомневался в том, что это не сейнер и даже не его тральщик. По всей вероятности, приближалось другое, крупное, судно. Семен допускал, что по каким-либо причинам там ничего не знали о минной опасности, объявленной по району плавания. И это его особенно настораживало.
В молоке тумана обозначилось темное пятно. Постепенно оно принимало очертания большого пассажирского лайнера. Наметанным глазом Семен определил, что пеленг не меняется. А это означало, что судно идет курсом на плотик. В случае столкновения взрыв неизбежен. А люди, которые сейчас находятся на этом судне, и не предполагают, что находятся так близко от смертельной опасности, что эти мгновения для многих из них могут стать последними. Вот она — беспощадная, ржавая, рогатая, будто отрубленная, но все еще живая голова какого-то фантастического чудовища. Ему нужны жертвенные подношения, оно жаждет их…
Семен в бессильной ярости глянул на мину. А судно все ближе… Что же делать? Может, попытаться подать сигнал фонарем? Если зажечь его, поднять над головой, то вахтенный рулевой, возможно, заметит огонек и успеет в последний момент отвернуть в сторону. Семен так и сделал. Взяв фонарь, он принялся размахивать им. В следующее мгновение Пугачев поскользнулся. Он бы наверняка ушел с головой в воду, но успел руками вцепиться в бортовую кромку тузика. Сигнальный фонарь, всплеснув, камнем отправился на дно. Возможно, это была сама судьба, которая подсказывала, что можно еще, перевалившись через борт, обрезать швартовый конец и что есть мочи навалиться на весла. Всего несколько сильных гребков и — ничком на днище. Осколки не заденут его, пронесутся выше бортов. Это он хорошо знал. А потом — живи как сможешь. Но как?.. И Семен испугался, что потом, до скончания дней, на его совесть тяжелым камнем лягут прерванные человеческие жизни и что, сколько бы сам ни жил, никогда уже после ему и даже потомкам его не будет ни покоя, ни прощения… Неистово, как утопающий, он рванулся из последних сил. Ему удалось подтянуться на руках и влезть на скользкие, облепленные рыбьими внутренностями бревна.
Последнее, что он мог еще сделать, это привести запалы мины в действие до того, как лайнер приблизится к плотику. Семен схватился руками за гальваноударные колпаки. В мгновение, с фотографической точностью обозначились дорогие лица, промелькнули все тридцать с небольшим лет, которые успел он хорошо или плохо прожить. Ему не верилось в прекращение собственной мысли, потерю ощущения самого себя. Его личное небытие просто не существовало до тех пор, пока он не отгулял на Кирюшкиной свадьбе и не увидал своего внука, после чего намеревался напомнить сыну о тайне верескового меда. Единственное, что угнетало, — это ощущение какой-то бесконечно малой незавершенности, какого-то последнего движения разума…
Он закрыл глаза и вобрал в себя побольше воздуха, словно собирался нырнуть. Потом резко надавил на свинцовые рога, сгибая их…
С высоты ходового мостика Ледорубов увидел тусклую вспышку, прорезавшую густую пелену дождя и тумана. А спустя несколько секунд послышался грохот взрыва. Многократно повторенный, он, будто колесница по булыжной мостовой, покатился куда-то за горизонт. Тральщик тем временем, беспрестанно подавая туманные сигналы, полным ходом мчался наперерез лайнеру. Вахтенный оператор обнаружил постороннюю цель слишком поздно — из-за непогоды мешали сильные помехи. Ледорубов бессилен был хоть чем-то помочь своему другу. В последней надежде он
