касались пальцы Фаи, усмехнулся. Старый чудак! Доцент, член парткома, председатель полдюжины разных комиссий — и глупые запоздалые мальчишеские переживания. Твердо кладет ладонь на папку с диссертацией и вслух говорит, что хватит сумасбродно терять голову, надо сосредоточить внимание на докторской. Вспомнилось, как покойный отец от всех недугов лечился каким-нибудь делом. Заноет поясница, он — дрова колоть. Расколет десятка два кряжей один другого виловатее, — и здоров. В ногах ломота подымется, он, хоть пурга, хоть дождь лей-перелей, — к приятелю в деревню за три версты наладит. Воротится — и никакой ломоты.
За работой и «это» пройдет. «Это» Сергей Леонтьевич даже в мыслях избегал называть любовью — и не мог избежать: другого названия не придумано.
Пройдет, решал он, разрезая длинными ножницами напечатанные страницы и вклеивая вставки в диссертацию. Конечно, пройдет. А дальше? Как говорили в старину, нести крест, терпеть постылое сожительство, лицемерить, притворяться, что ничего не произошло? Можно смириться, нести, но такой же крест, или еще тяжелее, взваливается и на другие — слабые женские — плечи.
Раздумывала и Фая. Таким странным Сергея Леонтьевича никогда не видела. Смотрит на нее — будто о жалости просит. Вздыхает: жизнь прожита. Это в сорок лет с чем-то! Да еще — нескладно. Любой скажет: примерная у Сергея Леонтьевича жизнь, складнее некуда. Кажется, он хотел сказать: нескладно в душе. Тут уж совсем потемки. И почему признания эти — ей? Бедный Сергей Леонтьевич, уж не она ли возмутила его ученое спокойствие? И когда это началось?
Вспомнила новогодний вечер, когда она еще была студенткой. Задорно и, наверно, глупо брякнула тогда, что уж она без детей не останется. Все повалились со смеху, только он посмотрел на нее как-то печально и ласково.
И еще вспомнила, как он смутился, когда встретила его однажды в парке под руку с Полиной Семеновной. Подумала тогда, какое согласие! Он идет справа, голова у него склонилась к голове супруги влево, у нее соответственно — вправо. Даже когда видела их на улице порознь, голова у него была немножко с наклоном влево, у нее вправо. Привычка.
Встретит его на лестничной площадке или вместе угодят полминуты побыть в лифте, он уважительно зовет ее по имени-отчеству и стеснительно улыбается.
Уж не вздыхаете ли вы, милый Сергей Леонтьевич, обо мне? И не мечты ли зовете вы заплатками на свою нескладную жизнь?
С любопытством и — что таить от самой себя! — с волнением ждала, вот-вот постучится он и, стеснительно улыбаясь, попросит оказать скорую печатную помощь.
Не стучался, должно быть, ждал, когда удастся встретить ее случайно. Жить рядом, — как не встретиться, особенно если этой встречи ждешь.
И вот Фая опять у Сергея Леонтьевича за пишущей машинкой. Сегодня он так рассеян, что путает имена, даты, вместо «болгары» то и дело говорит «хозары», и ей приходится застукивать напечатанное.
— Давайте после, — предложила она. — Вы чем-то расстроены.
Словно испугавшись, что Фая встанет и уйдет, он удержал ее за плечи:
— Нет, нет… Я хочу сказать вам… Посидите. Заплатки эти — пустяк, предлог, чтобы побыть с вами. Можно и отложить. Но то, что наконец решаюсь сказать вам… Воля ваша ничего не ответить мне или назвать душевнобольным. Да я и есть душевнобольной, потому что… полюбил вас. Давно. Не минутное это чувство. Знаю, смеяться будете, но… в сорок с лишком лет впервые говорю это слово.
— Зачем же смеяться, — тихо возразила Фая. — Если так сложилась жизнь…
— Так сложилась, — повторил Сергей Леонтьевич. — Мне уж одно это дорого, что верите. Понимаю… нелепость свою, безумие… Разница в летах… И все-таки… посмейтесь заодно и над этим — применял к себе пушкинские стихи: «И, может быть, на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной». Нет, и улыбка прощальная не для меня. Если никакого ответного чувства… Забудем, Фаина Петровна, этот разговор.
Склонив голову и еще тише Фая ответила, что уважает Сергея Леонтьевича и напрасно он с каким-то отчаянием говорит о своих летах.
— Зачем вы о себе так жестоко: безумие, закат… Может быть, от того, что привыкла к вам, даже не замечаю, что вы намного старше меня. Просто вы серьезнее, разумнее, у вас больше опыта. Ответное чувство… Это так неожиданно. Я бы солгала вам, если бы сказала, что ваши слова оскорбляют меня, но… как же вы забыли, что вы… несвободны?
— Помню. То, что вы имеете в виду, давно уже… только внешнее. Между нами… Да что там! Между нами такая пропасть отчужденности.
Фая недоверчиво покачала головой.
— Какая же пропасть! Вы немножко увлеклись и преувеличиваете. Полина Семеновна любит вас. Умная, всеми уважаемая. Столько лет мирного супружества…
— Сожительства, — угрюмо поправил Сергей Леонтьевич. — Одиночества вдвоем. Нет, Фаина Петровна, внутренне мы давно свободны. И лучше пусть настоящее одиночество. Полное, без надежды.
Шепотом, так что едва слышно было самой, Фая ответила:
— Почему без надежды?
6
Перед тем как тете Ксене приехать, Фае в месткоме сказали, что поздравляют ее: комиссия по распределению жилплощади предоставляет ей однокомнатную квартиру в новом районе.
— Рада? — спросила ее председатель комиссии, седая, с печальными усталыми глазами женщина. — Конечно, рада. Пришлось повоевать. Заладили: давать с детьми которые. Правильно. А тем, которым детей давно уже заводить надо, им без своего угла как же? Выбила. Живи, заводи. Понятно, сначала мужика. Есть на примете?
— Найду.
— Спеши, Фаина. Годы не пароходы, назад не ворочаются. Ну да ты девка видная, со своим гнездом одна не останешься.
В тот же день Фая слетала поглядеть, в каком доме жить будет. Окраина города, десятка два новеньких, с иголочки, многоэтажных домов, рядом лес и ни единой дымящей трубы. Все ей показалось таким чудесным, что хотелось петь, обнять кого-то, закружить.
На радости постучалась к Сергею Леонтьевичу, от порога выкрикнула, что больше она не квартирантка, а владелица двадцатиметрового терема.
— Вдруг соскучитесь по своей бывшей соседке, прошу в гости. Могу адресок дать.
Удивилась, что Сергей Леонтьевич посмотрел на нее как-то растерянно.
— Вы успели забыть, о чем мы с вами…
— Забыть? — вопросительно и с удивлением повторила Фая. — Вот же вам доказательство, что помню. — Она подбежала к нему, вскинула руки ему на плечи и прижалась щекой к груди. — Помню. Только… милый Сергей Леонтьевич, пройдет это у вас. Приедет Полина Семеновна, поздравите ее с докторской степенью, и все будет хорошо. Может, еще в парке на вас полюбуюсь, как вы голова к голове… А я, — она отступила, поправила волосы, — я — третья лишняя. Не будем больше… Когда решитесь наведать, господи, как рада буду! А сейчас — вчера телеграмма была — к тети Ксениному поезду не опоздать бы.
Подоспела. Тетя Ксеня
