обрадовалась, будто ей навстречу третья родная дочь спешила. Про себя подивилась: вроде никогда оживленной такой квартирантку не видела. Неужто приездом своим до того осчастливила? Может, другое что? Так и есть. Первая же новость Фаи — какие-нибудь пять-шесть дней, бумажные формальности, и она будет на седьмом небе, то есть на седьмом этаже великолепного дома в изумительном районе рядом с чудесным лесом, и будет сама хозяйкой квартиры с окнами — она уже смотрела — на солнечную сторону.
Новость и порадовала Ксению Фроловну — наконец-то Фая свое гнездо завьет, — и огорчила до слез: опять одна. И все-таки подумалось: верно, пускаются в пляс от новоселья, а может, и еще от чего Фаина будто вся насквозь радостью светится? Полушутя спросила, замуж тут без нее не вышла ли? Фая притушила блеск в глазах, отшутилась:
— Жду, когда жениха сыщешь.
— Где ж его сыскать, — вздохнула Ксения Фроловна. — Молодых не знаю, а за неровнюшку сама не посоветую. В старину и в песнях певали: из горей горе, коли замуж выдадут на дальнюю на сторонушку да за старого, за неровнюшку.
Прямо из вокзала подземным переходом вышли к трамвайной остановке.
Через неделю Ксения Фроловна провожала свою квартирантку на новоселье Хоть и невелика была Фаинина поклажа, вся убралась в узел да в саквояж, и можно было доехать на автобусе, но по такому торжественному случаю вызвали такси. Знай наших!
7
Полина Семеновна приехала неожиданно, неделей раньше. На ее звонок Сергей Леонтьевич вышел с очками на лбу.
— Здравствуй и поздравь, — пропела она, ставя чемодан. — Твоя бедная труженица перешла Рубикон.
— Разумеется, поздравляю, — ровным голосом ответил он. — Уверен был, что перейдешь. Устала?
— Очень.
Хоть в их отношениях давно уже не было теплоты, все же Полине Семеновне подумалось, что он мог бы выйти поспешнее, помочь снять ей пальто, на что когда-то хватало внимания и догадки. Раздевшись, она с приятным изнеможением села на диван.
— Если бы муженек догадался напоить чаем!
— Это сейчас.
И опять ей подумалось, что он мог бы проявить побольше радости, на худой конец, интереса. Не из командировки на какой-нибудь химзавод вернулась, с защиты докторской. Такое бывает раз в жизни. Ему все равно. Шумит на кухне водой, посуду моет, словно не мог раньше. Целый час собирает на стол. Или потому и не торопится, чтобы не быть с ней вместе? Нет, нет, возражает она себе, просто немножко за это время отвыкли друг от друга.
Жизнь опять входила в свою буднично-трудовую колею.
Когда Полина Семеновна принималась рассказывать, как проходила защита, Сергей Леонтьевич сухо замечал, что техника производства кандидатов и докторов давно обкатана и ничего нового тут кет.
Сначала она подшучивала, что ее муженек решительно одичал без нее со своими древними кочевниками, потом стала с беспокойством выпытывать, не случилось ли у него какой неприятности на работе, отчего он замкнулся, как-то одеревенел. Сергей Леонтьевич хмурился и пожимал плечами: живут они, как и раньше жили, ворковать он и раньше не умел. И о чем? О полимерах?
Иногда он заставал Полину Семеновну плачущей. Рассудком жалел ее и говорил, что не из-за чего лить слезы: люди они серьезные, занятые, и глупо без основательного повода…
— Какого еще повода, — вскрикивала Полина Семеновна. — Чужим стал.
И опять Сергей Леонтьевич пожимал плечами: пустые слова, не объясняться же на пятом десятке в любви.
В такие минуты он осуждал и корил себя за жестокость. Подойти бы и утешить каким-нибудь незначащим словом. Каким? Любое будет неискренним. Что делать, опостылело ему это благоразумное, спокойное, самоудовлетворенное благополучие.
Измученная угрюмой отчужденностью мужа, Полина Семеновна искала своей вины и не находила.
Как-то заглянула к ней Ксения Фроловна за термометром, — свой разбила, а чует, что неможется.
— Будь Фаина рядом, минутой бы в аптеку слетала.
Полина Семеновна была одна. И не думала исповедоваться соседке, — нечаянно вырвалась жалоба, что будто у нее подменили Сергея Леонтьевича, совсем стал чужим-чужой.
— Уж не другая ли тут к нему…
Ксения Фроловна с сомнением поджала губы.
— Не побожишься. Один тут пасся. Кого из женатых мужиков бес под ребро не пырял. Сам-то что говорит?
— Ничего. Молчит.
— Эко горе. И как же вы?
— Так. Молчим. Утро — он налево, я направо. Иной раз до того, что… не могу. Лучше разойтись.
— Отрубила: разойтись. Шутка — дело, прожить столько — и по сторонам. Обговорить надо, столковаться.
Подумывала Ксения Фроловна как-нибудь с подходцем у самого выведать, что ему ладом с Полиной Семеновной не живется. Умная, ученая, характером покладистая — и вдруг плоха стала. С чего затмение нашло?
Неделя, другая, подходящий случай не подвертывался. Да и такое соображение верх взяло: станет ли он ей каяться, особенно если и в самом деле без лукавого не обошлось.
Во всем Ксения Фроловна любит порядок. Летом распахнет окно и зорко оглядывает двор. Там уже густо разрослись между асфальтовыми дорожками березы, липы, кусты сирени. И вот уже далеко слышен ее по-молодому звонкий голос:
— Гражданка, веревку к дереву привязывать не положено, на это столбики есть.
— Мальчики, тут газон, а не волейбольная площадка.
— Гражданин, ваш бульдог портит цветы на клумбе.
В семье Тужилиных непорядок посерьезнее бульдога без поводка, и быть безучастной свидетельницей Ксения Фроловна никак не может. Решила наведать Фаину, может, она что по соседству заметила. Заодно поглядеть, как свое гнездо обживает.
Речь издалека повела:
— Все одна, Фаюшка?
— Все одна, тетя Ксеня. — Фая отвечает невнятно: прибивает коврик над новой кроватью под красное дерево — и в зубах у нее гвозди.
— Неужто дорожку к тебе так никто и не торит?
— Торят. Есть охотники. Особенно как этой горницей обзавелась.
— Так что же?
— Ничего. Отшиваю.
— Всех?
— Ну, всех не всех…
— Не зря ли уж ты строга? Чем же не по нраву тебе?
— Который чем. Тот фертом подкатывается: Фаечка, прошвырнемся в киношку, а оттуда в твой терем-теремок. А я, говорю, прошвыриваться не умею, найди, которая этому обучена. От того забегаловкой несет. Тот — условие, детей чтобы не было, они, говорит, свяжут. Конечно, свяжут, на то и дети.
— Не связывают — и семьи нет, — поддакнула Ксения Фроловна. — А этот, вислоносый, все липнет к тебе?
— Яша Дюбин? Встречаемся.
— Ты бы и его отшила.
— Отошью. — Фая вбила последний гвоздик и, отступая, поглядела, не криво ли. — Я, тетя Ксеня, хочу, чтобы моего благоверного самодовольство не распирало, чтобы я и пожалеть его могла, глупенький, мол, пропал бы без меня.
К слову Ксения Фроловна ввернула, что, видать, какая-то пожалела ученого соседа больше, чем своя законная. Горюет Полина Семеновна: чужим-чужой стал.
— Не в примету, с другой
