– Твой намек мне невдомек. – Маруся ошалела, поднялась, отряхнула юбку. – Ну ты и забавник, паря.
Встал рядом, сжал руку решительно и, не отводя глаз, твердо:
– Я не шучу. Пойдешь?
Так сказал… Так сказал, откажи она – все! Конец белу свету, рухнет мужик замертво…
Маруся – сама от себя не ожидала – как даст деру.
Оглянулась:
– Да! Пойду! Пойду!
Ванька догнал, сшиб с ног.
– А ну говори точно: пойдешь? Слово?!
– Слово.
Маня, конечно, не дурочка с переулочка, вмиг разгадала молодецкие прихваты, но тронул Иван стылое сердце своей искренностью бесшабашной.
– Тогда прямо сейчас распишемся. Айда! – и вдруг нежно, с интересом: – Я чего, красивый, что ль?
– Ты-та?! Да не-е… Ну, и не поганый. Ты шталомный да духарик притом! Гляделки у тя строгие, будто сердитый. Эт если второпях смотреть. А задержисьси подоле – мальчишечьи совсем. И еще ты – балаболка и смешливый.
Иван взял за руку, подвел к бригаде:
– Вот, ребята, я жену себе нашел.
Вечером посидели за чаркой. Обмыли событие. Как без этого? Скороспелый муж не отрываясь, в упор разглядывал Марусю. А она чувствовала себя растерянной. Чужая компания. Разговоры, где половина слов не понятна. Еда, какую в жизни не пробовала. И вдобавок Иванушка без конца и края целовал обветренную, грубую, крохотную руку, от чего она смущалась до одурения.
Стремительная перемена в ее жизни была похожа на сон. Ивану с работы выделили кусок земли в самом Ташкенте, на Военке – так в простонародье улицу Красногвардейскую называли, – и строителей дали. Ударными темпами вырос белый дом с палисадником, двором, сараем, навесом. Низкий заборчик выкрасили небесно-голубым. Молодожены без устали «вили гнездо». Боже, как Марусенька старалась, наводя уют! Освоила технику ришелье. Все скатерти, простыни, салфетки нарядила в цветочные узоры.
Это был ее первый и единственный дом.
Иван – взрывного характера мужик, когда дела касалось, а дома будто меняли человека. Накрывал жену такой волной заботы и нежности, что она порой плакала от переизбытка чувств, не веря, что так бывает. Неужели это происходит с ней? Неужели это на самом деле? Иван для нее стал Всем Миром: и мужем, и отцом, и другом, и сыном одновременно. Не поверите, стоило ей о чем-нибудь замечтаться, мол, хорошо бы… Не успеет додумать желание, а Ваня – тут как тут – исполнил уже.
Вот, к примеру, послали его раз в командировку на неделю. Одиноко ей сделалось, как-то пусто. Решила цветник перед домом разбить. Рассаду добывала по-разному: какую выпросила, какую купила, кое-что на лугу накопала. Землю разровняла, грядки намерила, гравия для тропинки натаскала. Высадила, встала, подбоченилась, собой довольная. И так взглянула, и этак – чего-то не хватает. Дом красивый, но вроде как голый.
Тут муженек возвращается – улыбка до ушей, мешок в руках, из мешка ветки торчат. Что б вы думали? Розовый куст. Да какой!…
Каждый скажет: я что, с розой не знаком, эка невидаль! И будет почти прав… Почти, да не совсем.
Соседи даже думали, что это не куст вовсе, а дерево. Ведь он с годами под два метра вымахал, ствол у основания – в руку. Маруся его холила и лелеяла: подстригала, подкармливала, укрывала на короткую зиму. Такой красоты в жизни не видывали – ни до, ни после.
Распускал, баловник, весной бутоны с кулак. Лепестки цвета раннего восхода, чуть розоватые с перламутром. Стебли, правда, короткие, зато цветок-набалдашник, не поверите, – размером с капустный кочан, тяже-о-лый… И куст этот, чуть ветерок, всем поклоны кладет.
Представляете, он этот розовый куст своей Мане привез, на радость! И фасад засиял – любо-дорого!
Лужок, что их свел, манил свежестью и простором. Нравилось ребятам гулять по мягкой траве. Ваня и отдыхал, и за стройкой присматривал. Иной раз побежит, нашумит, нагонит страху на работяг, а вернется, смеется: какой же темный народ! За ними глаз да глаз, чуть вожжи отпустишь – наляпают, потом морока переделывать.
В тот день взял с собой свежую газету.
– Смотри, Марусенька, вот про нашу стройку написали. Фотография есть. О! Гляди, в самом центре – я! Так, и чего пишут?
Начал читать вслух, про то, как строители передовыми темпами возводят N-скую радиостанцию, что группа инженеров применяет новые конструкторские разработки, что ударник производства И. Блохин награжден грамотой. Он и застрельщик свежих идей, и грамотный руководитель, и опытный специалист.
Маня слушала, слушала, потом опустила ресницы, положила ладошку на его кулак и тихо-тихо сказала:
– Научи меня… читать… а то от людей срамота…
Иван оторопел: как?! О, Господи! Какой же вы болван, товарищ Блохин! Не заметил, что она…
– Ты – неграмотная?!
– Буквы-то все знаю, в церковно-приходскую ходила. Только те буквы в слова никак не складываются…
«Опытный специалист» откинулся в траву и заржал, аки конь. Это ж надо, живут почти год, а такую важную вещь не заметил. Обнял скукоженную от смущения, расцеловал. Не грусти, говорит, это горе – не беда. Будешь послушной – научу в два счета. И говорить красиво тоже научу.
С пылом-жаром взялся за Манькин ликбез.
– Смотри сюда. Как ты говоришь «не знаю» или «кто его знает»?
– А то знат?
– Вот! Дурацкий твой «а то знат». Неправильный. Надо: «кто его знает». Поняла? Или вот – «чехуя». Матерщина какая-то! «Чешуя». На рыбе чешуя.
– Чудно!
– Или еще. Ты говоришь: «чиганяшки», наверное, имеешь в виду: «цыганята». Так?
– Никакие не цыганята, хотя и цыганята могут. Эт мы так в деревне чумазых детят называли.
– Ага! Слово смешное, оставляем. Ой! Забываю все спросить. Помнишь, когда мы познакомились, ты обозвала меня духариком и этим… Как там?
– Шталомным?
– Во-во!
Маня пустилась в разъяснения. Соскочила, махала руками, подпрыгивала, выпячивала грудь, сверкала глазами. Из ее малосвязанного рассказа выходило, что «духарик» вытекает из понятия «раздухариться». Навроде выскочки, для которого на миру и смерть красна. А «шталомный» совсем просто: буйнопомешанный.
Да уж! Если б Ванька сразу понял, о чем речь, еще неизвестно, как бы дальше повернулось.
– Здорово ты меня тогда причесала. Ладно, чепуха это все. Давай дальше. Как ты, к примеру, говоришь «пока туда-сюда» или «суть да дело»?
– Свод довод.
– Запоминай, это будет по-человечески: «пока то, се».
– Кака разница?
– Ни «кака», а какая. Куцые у тебя слова. А надо плавно…
– Ну, тя к богу в рай! Айда домой, учи-тель-ни-ца. С ранья на работу.
– Какая «сранья»? Какая «сранья»! «С утра» надо говорить, «с утра»!
Но Марья его уже не слышала, поскакала по полю, как серна, не догнать.
Однажды Иван принес гостинец – колбасу. Маруся, как увидала, всплеснула руками да как закричит:
– Брось! Брось в помойку! Каку погань приволок! С голодухи и то не кушают!
Он удивился до невозможности. Почему, мол, нельзя-то, вкуснятина же? А она в ответ:
– О-ей! О-ей! Никак нельзя. Эт, знаш, че?
– Как чего? Колбаса копченая.
– Балда ты, Блохин! Это… это… писька лошадина…
Ваньку чуть не разорвало от смеха!…
А было дело, заказал Иван любимой пельменей настряпать, ну она и насляпала. Видеть-то это кушанье она видела, готовое, а сам процесс – никогда. Ну, думает, пустяковое дело. Сбегала на базар, купила свинину. Самое дешевое мясо – мусульманский край. Отварила подольше, нарезала кубиками и залепила тестом.
Приходит Иван, глядь в кастрюлю, а там галушки какие-то плавают.
– Это что за олякушки? – а как попробовал, так и прыснул: – Зачем же ты, голуба моя, мяско-то варила? Надо было фарш с луком сырыми класть!
Но не поругал. Сам виноват, не объяснил девчонке. И хотя всякие недоразумения случались порой, но парочка никогда не ссорилась. Посмотрит Маруся на Ваню преданно, с любовью – не до ругани!
Осенними долгими вечерами пристрастились читать вслух книжки. Начали со сказок. Какие это были волшебные часы! Ивана забавляло, как живо Маруся реагирует: то горько рыдает, жалея чудище из «Аленького цветочка» Аксакова, то расхохочется от пушкинского Балды. Потом начали и серьезные вещи осваивать. Взяли Толстого, Чехова. Очень уж ей Гоголь понравился. Перечитывали «Вечера…» разов пять.
И газеты, конечно, как без них! Но Мане не сильно нравилось: буквы мелкие и слова неживые.
Нежная и уютная Мария рядом со вспыльчивым Иваном (повторюсь, при ней он ухитрялся крепко держать свой норов на коротком поводке) вместе составляли одно большое человеческое Счастье.
Маруся родила сперва сына – щекастого, румяного, крепкого. Назвали Геной. Следом Людмилку – лапочку смешливую и капризную чуток.
Ивана таким счастливым прежде ни разу не видели. Часами возился с карапузами. То Генку тренирует, говорит, в летчики его отдадим. А что? Пусть по небу летает, людей от врагов бережет, новые земли осваивает, как Чкалов.
