Офицеры, жестикулируя, о чем-то заспорили между собой. Вызвали вахмистра Цаудерера. У края карьера стоял маленький зеленый автомобиль. Его дверцы были раскрыты. Роллинг, не открывая глаз, скомандовал:
— Поехали!
Шофер в самом деле поехал. Им вслед затрещали выстрелы.
— Они стреляют в нас, — сказал Станислаус.
— Пусть стреляют, — ответил Роллинг.
— Все к лучшему, — сказал Вонниг. — В конце концов нам пришлось бы стрелять в Али.
Но стреляли не по Роллингу, не по Станислаусу и Воннигу. Ротмистр Бетц, этот храбрый баварский пивовар, сам прыгнул в яму:
— Мерзавцы, прусские слюнтяи, вам надо подать пример! Добровольцы, вперед!
Каптенармус Маршнер и лейтенант Цертлинг прыгнули туда же. Цертлинг выхватил у дрожащего Вайсблата винтовку и щелкнул затвором. Ротмистр Бетц выхватил из кобуры пистолет.
— Стрелять! Испугались мародера и убийцы! Надо примерно наказать!
Раздались беспорядочные выстрелы, как на охоте. Пули вонзились в Али, и он задергался в своих путах.
— Мама, мама, я не хотел на войну! — закричал он. Вопль тигра, а потом изо рта Али хлынула кровь. Она потекла в глину.
Солдаты вылезли из ямы, как из ледника. Они не смели взглянуть друг на друга. Крафтчек прижал к груди свои амулет, бормоча молитвы. Вайсблат получил назад свою винтовку. Он плакал.
Священник опечалился. Может быть, он своими благословенными руками облегчил бы немного последние минуты Али, но теперь его помощь уже не нужна. Почему так поторопились с экзекуцией? Почему этого крестьянского парня, этого батрака казнили без духовного лица?
На все свои вопросы священник получил краткий ответ: следовало быть на месте. Разве он не прусский армейский священник? Быстрая экзекуция необходима, совершена была по форме, ибо допрос каптенармуса Маршнера показал, что расстрелянный не только грабил крестьян, угрожая им оружием, но в соседнем дворе застрелил также польскую девушку. Сперва изнасиловал на сеновале, а потом застрелил, вот оно что. Девушку нашли; все доказано. Одним негодяем меньше.
Священник успокоился. Его совесть пришла в равновесие, после того как с нее сняли такую тяжесть. Он имел наготове слова, освобождавшие его от дальнейших терзаний: «Кто прольет чужую кровь, заплатит за нее своею!» Так оно бывает, и не ему, маленькому, слабенькому слуге господню, в этом разбираться.
Вечером того же дня вернулся из лазарета Роллинг. Легкий обморок — ничего серьезного. За свою мягкотелость он получил три дня строгого ареста. «Каждый делает, что может!»
К вечеру Станислауса начала трепать лихорадка. Она крепко трясла его, у него поднялась температура, его поместили в лазарет, чтобы лечить от малярии.
Через три дня после расстрела Али солдаты комнаты № 18 снова тихо и боязливо заговорили. Они заверяли друг друга, что стреляли в воздух.
— Но Али мертв, — сказал Роллинг.
Он отошел в угол, уставился в стену, плечи его вздрагивали.
— Вокруг нас пустота! — бормотал Вайсблат.
12
Станислаус кочует с чужбины на чужбину, он вынужден радоваться ребенку своего фельдфебеля и чувствует, как перед ним раскрывается великая Пустота.
Батальон двинулся на запад. Станислауса оставили на старом месте. Лихорадка не проходила. Ему казалось, что он выпустил в Али горы боеприпасов. Исходившая из мрака таинственная сила гнала куда-то Станислауса. Он чувствовал за спиной дула винтовок. Сам стрелял. Али протягивал ему свой пустой котелок. В котелке лежали все пули, выпущенные Станислаусом в Али.
В лазарет прибыл новый доктор. Это был бледный, задумчивый человек. Он поставил в шкаф свои сапоги и в легких туфлях расхаживал по палатам. Говорили, будто сон навсегда оставил доктора, и еще говорили, будто этот доктор хочет уморить себя бессонницей. У него якобы отняли жену и маленькую дочку. Красивую темноволосую женщину со страстными, горячими глазами южанки. Говорили, что она еврейка и потому ее отняли у него. Надеялись, что доктор привыкнет к другим женщинам. Но он не привык и ночами не смыкал глаз.
Новый доктор подошел к койке Станислауса.
— На что жалуешься?
— Веревку, — ответил Станислаус.
— Я распоряжусь, чтобы тебе дали веревку.
Станислаус взглянул на доктора широко раскрытыми глазами, а тот такими же глазами посмотрел на Станислауса. Минута — и Станислаус уснул. Врач долго наблюдал за ним и на следующий день начал лечить его не от малярии и не от желтой лихорадки, как это делали его предшественники. Он лечил Станислауса от нервной горячки. Добрые слова доктора действовали на Станислауса успокаивающе. Казалось, гипнотизер Станислаус нашел своего учителя.
— Расскажи о своей жизни!
Станислаус говорил и говорил, как в свое время Софи, служанка пекаря. Какое благодеяние высказать все свои муки этим большим внимательным глазам!
Станислаус выздоровел.
— Зачем? — спросил он.
— Чтобы жить, — сказал доктор. — Разве тебе не хочется по-настоящему отпраздновать свою свадьбу?
Приближалась весна. Станислаус Бюднер, получив после болезни отпуск, шагал мягким весенним вечером по улицам маленького городка, где когда-то ученик пекаря Станислаус Бюднер написал томик лирических стихов — защитное оружие против фельдфебелей и унтер-офицеров. Однако выяснилось, что этим слишком нежным оружием их не уничтожишь.
От страха перед воздушными налетами городок затаился под покровом темноты. Любовным парочкам было легко и удобно, на них наталкивались на всех перекрестках. Бессмысленная смерть здесь, как и всюду в мире, порождала худосочную любовь, которая, подобно сорнякам в каменной стене, пробивалась из всех щелей.
— Ты меня любишь?
— Я вижу тебя впервые.
— Полюби меня, смерть не ждет!
Станислаус позвонил в квартиру Пешелей. В передней пахло вареной капустой, а фамилия Пешель золотыми буквами поблескивала на черной табличке. Вот Станислаус и дома.
— Наш Станислаус! — матушка Пешель облапила его и обдала запахом жареного лука. Папаша Пешель, шаркая стоптанными шлепанцами, шел им навстречу.
Они сидели в столовой и оглядывали друг друга. Большие столовые часы отбивали время, как всегда. Сколько часов длится война?
— Тик-так, тик-так!
— Не хочешь ли взглянуть на своего сына? Он спит, он такой миленький, такой мягонький.
Матушка Пешель открыла дверь спальни. Но папаша Пешель задержал зятя:
— Ты по-прежнему пишешь стихи?
— Нет, предпочитаю этого не делать.
— А я опять сочиняю и даже воспел, к примеру, нашего младенца. Он-то не виноват.
Станислаусу еще не хотелось видеть ребенка Лилиан. Может быть, он похож на некоего вахмистра Дуфте и Станислаусу будет трудно его полюбить.
— Где Лилиан?
— Лилиан?
Да, Лилиан теперь работает сестрой в Комитете общественного спасения. Она работает на вокзале. Надо же чем-нибудь заняться молодой женщине, если весь народ воюет.
— Привокзальная сестра?
— Да, привокзальная сестра.
Станислаус, умытый и почищенный, топал по темному городу на вокзал. Он пошел за Лилиан на место ее работы. Вот когда наконец взойдет солнце его счастья. По пути ему встретилось много парочек и ни одной одинокой женщины. У выхода из парка Станислаусу показалось, что он слышит голос Лилиан. Он прислушался. Ну конечно же! До него донесся ее смех.
— Лилиан! — Станислаус ринулся сквозь кустарник и увидел Лилиан рядом с мужчиной.
Она испугалась. Мужчина пробурчал:
— Станьте как положено!
Лилиан успокаивала своего спутника:
— Темно, он не разобрал твоего… не видит вашего чина, господин капитан. Это мой муж!
— Ну и что же? — сказал капитан, повернулся и пошел.
Станислаус и Лилиан стояли рядом, смотрели вслед ушедшему капитану и в словарном запасе всего мира не могли найти друг для друга ни единого словечка.
Дополнительно отпраздновали свадьбу. Родные и знакомые Пешелей наполнили столовую. Пили, предлагали пивца канарейке и веселились, как могли. Папаша Пешель прочел два стихотворения, посвященных младенцу Лилиан. Стихи вызвали одобрение, имели успех даже у матушки Пешель. Рассказывали о том, какой бывала настоящая свадьба, как красиво, как удачно могла бы пройти и эта, и наконец спросили Станислауса, безмолвствующего жениха, как он провел день своей свадьбы в Польше. Станислаус промолчал.
— А имеются еще в польской стороне белые бурки с отделкой из красной кожи? — спросила Лилиан.
Но и на этот вопрос Станислаус не ответил.
Празднество шло своим чередом.
— Солдаты всегда молчаливы. Они кое-что повидали, — лепетал уже под утро папаша Пешель, предлагая Станислаусу чокнуться.
