— О чём шла речь? — вскинулся Медведев.
— Насколько я понял, Козаченко перетягивал Тимощука на свою сторону. Обещал, в случае победы на выборах, расширение полномочий для руководства службы.
— Что Тимощук?
— Практически, дал согласие.
— Как это практически?
— На словах. Но подписывать бумаги, как того хотел Козаченко, отказался.
— Деньги ему предлагали?
— Кажется, нет. Да Тимощук бы и не стал мараться с таким делом, как взятка. Не того полёта птица.
— Больше встреч не было?
— Нет. По крайней мере, мне не известно.
— Стас. — Медведев отложил две книги из беллетристики про вторую мировую войну. — Мы предупредили ваше руководство о покушении на Козаченко.
— Кого предупредили?
— Пупко. Но тот не отреагировал. Или не успел отреагировать. Предупредили в день отравления.
— Кто отравил, известно?
— По нашим данным, человек из штаба оппозиции.
— Ты отдаёшь себе отчёт в том, что сказал? — Синчук быстро бросил взгляд по сторонам.
— Да. Информация пришла из Европы. Там тоже знали про отравление. И молчали. А может, и сами его спланировали.
— Нелогично. Они «ведут» Козаченко. Его смерть им невыгодна.
— А кто говорил о смерти? — Медведев продолжать не стал. Стас и так всё понял.
— Предположим, так оно и было. А если Пупко не при делах? Просто, ваш человек никого не предупредил? Отчитался липой? — неожиданно спросил Синчук. — Ему верить можно?
— В том-то и дело, что нет. — вынужден был признать Медведев. — Кстати, идея с фильмом принадлежит тоже ему.
Синчук недовольно повёл головой:
— Странное стечение обстоятельств. Не находишь?
* * *
Андрей Николаевич прошёл по коридору вместе с Сергеем, никого не встретив на пути: охрана поработала неплохо.
Палата, в которую положили мать, была рассчитана на двоих, однако, она в ней находилась одна. Женщина лежала в кровати, видимо дремала. Возле неё возвышалась капельница. По прозрачной трубке в вену на руке больной медленно перетекала бесцветная жидкость.
Андрей Николаевич присел на стульчик, стоявший возле кровати. Взял руку матери в свою ладонь. Сейчас, в данную минуту, он не знал, как себя вести. Там, на трибуне, перед многотысячной аудиторией, он спокойно мог найти любые слова, будь какие аргументы. А здесь, всего перед одним человеком, потерялся. А собственно, стоило ли что-то говорить? Там, на площадях, для окружения и толпы он был оратором, революционером. А для неё как был, так и останется на все времена Андрейкой. Которого она однажды, всего один раз в жизни выпорола. Которого, со слезами и с гордостью провожала в армию. С которым не разговаривала полгода, после того, как он развёлся с первой женой.
Нет, мужчина, сидящий перед больничной койкой, не вспоминал сейчас жизнь. Он просто сидел и держал морщинистую руку матери. И ему очень хотелось держать её не в больничной палате, а дома. Домой, господи, как хочется домой. Почему именно здесь пришло желание уехать к себе в село, в свой дом, к своим родным, близким? Завтра, да нет, сегодня, спустя несколько часов, желание забудется. Даже раньше, как только он покинет больницу. А так не хочется, чтобы это неожиданное чувство, покинуло его. Сейчас оно связывало их с матерью. А после, связь пропадёт. Исчезнет.
Сергей за спиной шморгнул носом. Здоровый мужик, а слёз не может сдержать. Козаченко склонил голову ещё ниже. А почему братишка их должен сдерживать? Он имеет право на слёзы. Это он просидел рядом с мамой, также держа её руку, когда той стало плохо, после известия об отравлении старшего сына. Когда мы маленькие, то со всеми болячками бежим к маме. И она делает всё для того, чтобы боль утихла. Мы уезжаем из дома, и уже другая женщина успокаивает наши страдания. Мы отдаляемся от матерей. А они ждут. Молча. Терпеливо. Радуясь каждой весточке. И вот теперь мать узнала о боли сына по телевизору. От совершенно посторонних, незнакомых людей. И сердце не выдержало. И может, было бы всё иначе, если бы как в детстве, упасть маме в колени и плакать, плакать. И тебе бы стало легче, а её сердце обязательно бы успокоилось, оттого, что она рядом, и может прикрыть тебя, спасти.
Поздно. Больница. Капельница. Одна в палате на двоих.
Плачь, Серёжа, плачь.
* * *
«Неделю назад Украину, с официальным визитом, приуроченному к Дню освобождения Киева от немецко — фашистких оккупантов, посетил президент России. Глава Российской державы, за два дня пребывания в столице Украины, успел посетить музей боевой Славы, встретиться с ветеранами ВОВ, провести, вместе с членами правительства торжественную демонстрацию на Хрещатике и выступить по «Первому Каналу» украинского телевидения в прямом эфире. Правда, приезд столь высокого гостя из соседнего государства наводит на ряд вопросов. Первый: почему празднования освобождения Киева провели не в начале ноября, как это было предыдущие шестьдесят лет, а на неделю раньше? Второй: а не связан ли перенос праздника с выборами в президенты Украины? Третий: почему так вышло, что во время прямого эфира, президенту России задавали вопросы в основном жители восточных и южных регионов страны? А, может, вопросы, под чужими именами, задавали сотрудники телекомпании? Как бы то ни было, но тем, кто посоветовал главе Российской Федерации приехать в Украину в столь сложный момент, за работу можно поставить, выражаясь школьной терминологией, заслуженную «двойку». Не смотря на завуалированность главной цели визита, простой украинский обыватель прекрасно во всём разобрался и сделал свои выводы. Чего и вам желаем, уважаемые господа политики.
С вами была аналитическая программа «Итоги недели».
Телеканал «Свобода»»
* * *
Самойлов проснулся в то воскресенье с чувством голода. Он быстро выпрыгнул из кровати, принял холодный душ, вытерся махровым полотенцем и посмотрел на часы. Матерь божья, половина первого.
— Мужики, вы чего меня не разбудили?
— А зачем? — Володя стоял перед плитой и готовил обед.
— То есть как это зачем? Мы же должны были снимать в половину одиннадцатого, как Яценко голосует. Молчуненко звонил?
— Звонил.
— Что ты ему сказал?
Володя попробовал еду на соль и удовлетворённо прищёлкнул языком.
— Сказал всё, как есть: что мы вчера приняли на грудь, а потому, сегодня не в состоянии дышать перегаром в общественном месте.
— Иди к чёрту.
— А я не шучу.
Самойлов посмотрел на хозяина квартиры, открывающего банку с огурцами:
— Он что, действительно так ответил?
— Угу. — раздался хлопок, и огуречный сок потёк на стол. Рогов поморщился, — Неужели прокисли? — вытянул один из банки. Откусил. — Да нет, вроде нормальные.
Самойлов бросил полотенце на стул:
— Вы мне зубы не заговаривайте. Что Молчуненко ответил?
— Да не кипятись ты. — Володя принялся расставлять тарелки. — Всё в порядке. Он даст свой материал, если тот, конечно, нам понадобится. Подумай сам. Кто всех этих кандидатов сегодня только не будет снимать? Я, лично, не вижу смысла тащиться Бог весть куда, где и без меня будет с полсотни камер. А стоять в последних рядах я не привык.
— И поэтому, вы решили отметить данное событие.
Самойлов кивнул на запотевшие бутылки пива.
Дмитриев осуждающе покачал головой:
— И снова не в тему. Вчера наш достопочтенный хозяин подал документы по поводу бракосочетания с красавицей Оксаной, которая вскоре станет достопочтенной хозяйкой сего дома.
— И который, я надеюсь, вы к этому моменту покинете. — добавил Рогов и пригубил из большой кружки.
Самойлов сел на стул, растерянно посмотрел на Володю:
— А вчера мне сказать не мог?
— Тю, батенька, вчера то я вам говорил. Да вы явились в таком, простите, плюмаже, что до вашего сознания достучаться не имелось никакой возможности. Кстати, где ты так надрался? Я ещё удивляюсь, как дорогу домой нащупал.
Самойлов налил в стакан пива и залпом осушил сосуд.
— Холодное. — удовлетворённо вытер пену с губы. — С Петренко имел счастье видеться.
— С тем самым? — Рогов кивнул на телеэкран. По нему показывали запись с избирательного участка, на котором голосовал Козаченко. Среди присутствующих виднелась и лысина Богдана Васильевича.
— С ним.
— И с ним пил?
— Нет, пил после.
Володя принялся насыпать еду:
— И о чём говорили?
— Молодость вспомнили. Как он мне жизнь портил. А я ему «ответку гнал». Да ну его. Так, что Молчуненко всё-таки конкретно обещал?
— Сам узнаешь. Он через полчаса будет.
— Так, — Михаил чуть не поперхнулся пивом, — Что ж вы сейчас то на стол всё ставите? Человека дождаться надо.
Рогов пожал плечами:
— Жрать охота.
— Да ладно, — махнул рукой Дмитриев. — Перекусим слегка.
