РУКАВодство по рукоприкладству - Александр Иулианович Рукавишников

На даче в Вельяминово он поднимался с рассветом, я сквозь сон понимал это, потому что Фромаж, наш пес, спавший обычно рядом с моей кроватью, зевал, неохотно вставал и шел выполнять свой долг — наблюдать и ходить за ним хвостом. Тем временем папа занимался своим любимым садом, действительно великолепным. Иногда он делал непонятные мне таинства, например ломал тонкие прутики и рассыпал кусочки в разных местах. На вопрос: зачем? отмахивался, типа не для средних умов. Утверждал, например, что пересаживать и сажать все что угодно можно в любое время года, и на деле доказывал это. Знакомые птицы прилетали завтракать, а сам он завтракал с нами, это обычно происходило часа через четыре. Сидя за столом, делал бутерброды себе и псу.

Почти в каждом интервью задают вопрос: «Как вы относитесь к критике?» Отвечу. Когда критикует человек, имеющий на это право, то есть создавший сам нечто достойное в истории мировой скульптуры, выслушаю, но не со всяким из достойных соглашусь. Ведь скульптура постоянно меняется, меняется в зависимости от многих причин: времени, места, контекста, технического прогресса. Сейчас технологии позволяют, например, делать громадные с идеальной поверхностью формы из листовой нержавейки. Еще раз вспомним Аниша Капура или Джеффа Кунса. Во многом успех их произведений зависит от качества сварки, лазерной резки, обработки. Это удивляет (в хорошем смысле этого слова) и замещает умение непосредственно лепить. Это эффектно и здорово. Это отдельный сегмент современной скульптуры, который родился относительно недавно. В то же время она не всегда опирается на традиции. Поэтому великий Фидий вряд ли имел бы право критиковать какого-нибудь Ипостеге за чрезмерную физиологию, и наоборот. Но есть, конечно, скульпторы, критику которых я выслушал бы с благоговением, сняв шляпу и стоя на коленях. Это в первую очередь Фидий, Марино Марини, Генри Мур, наверное, Исаму Ногути и, конечно, из русских — Великий Дмитрий Цаплин.

Несуразная критика может даже улучшить настроение, рассмешить. Например, была восхитительная по наивности заказная статья по поводу моей выставки в Музее современного искусства на Гоголевском бульваре. Фамилию автора, к сожалению, не запомнил, но утверждал он следующее: мол, все женщины были изображены мною в момент оргазма. Я был польщен. Долго этого добивался. Дурак, а тоже кое-что понял.

Бывают трогательные письменные обращения. Одну гениальную записку, сохраненную мною специально, хотел привести в подлиннике, но автор ее ушла из жизни, царство ей небесное. Не хочу компрометировать автора этого гневного опуса с орфографическими ошибками. Ибо автор — дама с уважаемой фамилией.

Моя бабушка вспоминала, с каким «благородным неистовством» критиковали их друзей: Стенберга, Меркурова, Дейнеку. И как глупо выглядели критиканы, которым позже, когда критикуемых настигало признание, приходилось перестраиваться. Помню, как-то, сидя в дедовской мастерской, я слышал, как дед Николай отчитывал какого-то молодого искусствоведа, типа того: «Как ты, мракобес, ничего не понимающий в искусстве, можешь доводить свои убогие взгляды до высоты критерия?!» На мой вопрос: «И чего ты так на него накинулся?» Николай Васильевич отмахнулся: «Нечего писать всякую х…ю, да еще в „Огоньке“». Дед вообще считал профессию критиков паразитической. Я с ним согласиться не могу. Ринго Старр как-то давно сказал, что каждый ударник должен знать свое место. Есть замечательные арт-критики, которые помогают продвижению художников. Благодаря им публика узнает творчество молодых или забытых художников. Искусствовед Ирина Седова, например, много сделала для того, чтобы реанимировать имя Митрофана Рукавишникова. Провела исследовательскую работу, раскопала массу интересного.

Я благодарен выдающемуся искусствоведу Валерию Турчину за нестандартный, творческий подход к моим работам. Несравненному Александру Рожину, моему другу, — за безотказное удовлетворение моих просьб написать что-нибудь о той или иной моей скульптуре. Якимовичу Александру Клавдиановичу, который смог увидеть сложность и глубину направления в скульптуре, которое создал Иулиан Рукавишников.

* * *

Мама рассказывала, как она ходила в МОСХ, где выступал великий Дмитрий Филиппович Цаплин, недавно вернувшийся из Европы. Он тщетно пытался открыть глаза членам тогдашнего Союза художников на то, что такое настоящая скульптура. Какие качества ценны в ней. Его, пожилого человека, освистали, улюлюкали, орали с мест, оскорбляли. Он растерялся, не ожидая такой дикости. Я же считаю Цаплина номером один в истории скульптуры нашей страны. Это величайший из мастеров. Жаль, что почти никто этого не видит и не понимает. Его, как многих, обвиняли в формализме, издевались, не давали заказов. Во Франции и Испании Дмитрий был довольно успешен, но не продавал своих вещей даже просившим его об этом музеям, считая, что они должны вернуться на родину. Он достоин ста музеев, но, увы, нет ни одного. Несколько анималистических скульптур есть в собрании Третьяковки. Большая часть каменных и стеклянных скульптур исчезла в результате нападения «черных риелторов» уже в начале двадцать первого века. Изуверски убита его дочь Вера. А остальные уцелевшие после разграбления вещи валяются в ужасных условиях в полуразрушенных комбинатах. Спасибо скульпторам Буйначеву и Тугаринову, что они хоть что-то сохранили. Странно, что у нас нет национальных героев. Правда?

Как же нам повезло, что «товарищи», захватившие власть в 1917-м, не обладали последовательным умом, как какие-нибудь немцы, например. И не могли довести задуманное до конца. Иначе мы бы не увидели остатки шедевров нашей архитектуры. Прекрасное ведь действует на неискушенное око подобно зеркалу, которое ничего не отражает, если в комнате никого нет. Замечаю, что немногие теперь умеют видеть. Однако люди, для которых уничтожение великой культуры являлось непоправимой трагедией, нет-нет да встречались. Пожалуй, самой мощной фигурой из этой немногочисленной группы был Петр Дмитриевич Барановский. Незаметный, скромнейший человек-подвижник — страдалец всю свою жизнь посвятил реальному спасению древнерусской архитектуры. А жизнь его аккурат совпала с самыми страшными для нашей культуры десятилетиями, когда руководящее быдло оголтело уничтожало все национальные шедевры по всей необъятной стране. Как завещал Сергий Радонежский, на собственном примере Барановский, взяв свой объемистый саквояж с инструментами для обмеров, в костюме, ширина брюк которого напоминала чаплинский, в неизменной кепке, попросившись на какую-нибудь попутную подводу, ежедневно, из года в год, приближался к очередному храму или монастырю, который или собираются взорвать, или уже уничтоженному. Его сажали, он работал в лагере, организовывая там строительные отряды и спасая в окрестностях погибающие древности. После отсидки его селили за сто первый