Он вновь стал напротив неё.
– Тебе известно, зачем я здесь?
– Да, – ответила она.
– И тебе также известно, что может уничтожить тебя?
– Да.
– Я даю тебе возможность сказать последние слова тем, кто любил тебя по-настоящему, и кого любила ты.
– Папа, – обратилась ко мне Ира, – я знаю, что сейчас во мне говорит добро, которое я приняла с кровью Ольги, но это значит лишь, что хоть капля его была во мне все эти годы… Я знаю, что ты надеялся… но ничего не исправить… Григорий, Надя… вы были мне дядей и тётей… я любила вас, потому что ближе мне никого не было… Клавдия, ты заменила мне мать… простите, что так вышло… но я не способна бороться с собой… А теперь, – обратилась она к Громовому, – уничтожь меня!
Все тёмные колдуны, что собрались на коронацию наследницы, ахнули от удивления.
– Ты сама просишь убить тебя?
– Да. И действуй быстрее, пока я не передумала!
Громовой сделал шаг навстречу Ирине и стал перед ней вплотную. Он протянул руки и замкнул их на её горле. Её сила не помешала ему на этот раз, поскольку она не использовала её против него. Она сама пожелала быть уничтоженной, то есть та её крохотная частица, которая была унаследована от меня и Оксаны, пожелала избавить мир от зла.
Раздался бой часов. С каждым ударом в помещении становилось всё меньше тёмных колдунов, а с последним ударом не осталось ни одного.
Инспектор Гром опустил на пол мёртвое тело наследницы.
Я, Лидванские и Клавдия подошли к нему. Мне было больно смотреть на то, как на глазах истлевали останки моей дочери. Когда ничего не осталось, мы молча отправились в квартиру на Сухаревской.
– Как Оля? – с порога спросил Гром хозяина квартиры и, не дождавшись ответа, направился в комнату.
– Всё хорошо, Марьиными стараниями, – ответил колдун, глядя в мои глаза и читая в них тот же вопрос.
Я проследовал за инспектором. Лидванских и Клавдию Кирилл Степанович позвал на кухню.
– Вот и всё, Оленька, всё закончилось, – я застал супругов Громовых обнимающимися, – всё получилось. Ну, не плачь, всё кончено…
– Я так боялась, что ведьма твоя что-нибудь учудит, – рыдала на груди мужа Оля, – или наследница… она ведь легко могла убить тебя.
– Если бы Митя не дал тебе… зелье с добром… или что там было, неважно…
– Александр, ты ничего не понял. Я ничего не давал Оле.
– То есть как?
– Оля – и есть сама доброта… А теперь настала пора нам всем жить нормальной жизнью.
– Легко тебе говорить, – буркнул я, и направился на кухню, где были остальные.
– Вот и славненько, что ты пришёл! – Кирилл Степанович отошёл в сторону, чтобы я мог войти. – Теперь, когда вы в сборе, я хочу сообщить вам, что вы более не являетесь хранителями… охранять-то, собственно, некого… так вот, вы можете быть свободны. Братство примет в свои ряды любого из вас… Ой, чего это я? Трое из вас и так его члены… Клавдия! – торжественно произнёс старый колдун, – я уполномочен сообщить, что Братство готово официально признать твои заслуги и предлагает тебе стать нашей сестрой. Официально.
– Я даже не знаю, что ответить… А могу я вновь стать человеком?
– Увы, это невозможно, – ответил Кирилл Степанович, – как невозможно разделить Александра и его зверя.
– Клавдия, – обратился я к вампирше, – я хочу кое-что показать тебе, идём.
Мы направились вглубь квартиры. Я хотел найти комнату с зеркалами, в которой однажды оказался и понял, что я человек. Комната нашлась довольно быстро.
– Что это за место? – спросила вампирша.
– Комната правды… Посмотри в зеркала: что ты видишь?
– Вот я со своей первой жертвой… здесь с Витторио… пью донорскую кровь… улыбаюсь и клыков нет… что это значит?
Я стал рядом с ней у зеркала, отражавшего нашу суть.
– Смотри, я тоже в этом зеркале человек. В этой комнате можно увидеть несколько своих сторон, но только это… последнее зеркало показывает нам, кем мы являемся на самом деле. Мы хорошие люди, несмотря на то, что я бессмертный оборотень, а ты давно мертва. Это означает, что у нас есть души, и мы не безразличны нашим близким. Последние события заставили меня задуматься о многом… Клавдия, невзирая на своё второе я, мы всю жизнь оставались добрыми людьми. Мы потеряли самых близких и любимых людей, но не потеряли себя. Надеюсь, нам это зачтётся.
– Мудрые слова, волк, – отражение женщины в зеркале положило руку мне на плечо.
– Мы знали, за что боролись…
Я уверенно шёл по улице с одной только целью: попасть к Кириллу Степановичу. Я знал, что не войду в квартиру, если его не будет дома.
Было десятое мая две тысячи четвёртого года – шестидесятая годовщина смерти моей жены. Именно столько лет я ждал, надеясь, что смогу это исправить.
Дверь открыл Дмитрий Громовой, с которым мы не виделись уже много лет. Он решил, видимо, что сумеет меня остановить. Я оттолкнул его и вошёл:
– Уйди с дороги, инспектор!
– Александр, ты совершаешь ошибку!
– Почему именно мы оказались хранителями? Почему Оля была выбрана быть рядом с нами?
Я направился на поиски комнаты времени. Инспектор шёл за мной по пятам.
– Александр, одумайся! – он положил руку мне на плечо, отчего я стал спокойнее. Но и это не могло заставить меня передумать.
– Я должен всё исправить… они не могут пострадать!
– Александр, ты не сумеешь изменить предначертанное!
– Я должен! Вот она… – прошептал я, распахнув одну из дверей в коридор ленинградской гостиницы. – Не следуй за мной, Митя, это моё бремя! – я шагнул в коридор и закрыл за собой дверь…
– Я не вижу никаких изменений, – Гром вскочил, когда я вернулся в кухню, – что-то ты быстро.
– Ничего не изменилось, потому что я ничего не менял.
Громовой не нашёлся, что ответить. Я сел на стул. Мы молчали какое-то время. Наконец, он заговорил.
– Ты ждал этого момента столько лет.
– Да, – прорычал я.
– Но тогда почему ты ничего не изменил? Или ты одумался?
– Я не знаю… Я побывал в нескольких временных потоках, видел Оксану, наших дочерей, но не смог ничего изменить, ведь тогда бы я забыл обо всём, что сделало мою жизнь счастливой и насыщенной, наполнило её смыслом. Я наблюдал за собой и Оксаной – нам не суждено было познать любовь раньше, чем было предначертано… Я был живым в те годы, понимаешь? Я не могу отказаться от этого, даже ценой жизни моей любимой. Была бы она счастлива без меня? Я не знаю. Но я видел, как сильно она любила меня… У меня было шестьдесят лет на раздумья, но я не захотел, чтобы в моей жизни не было хотя бы единого мгновения без тех, кого я любил.
