Платье!
Лиля вскочила. пошатываясь, и с ужасом взглянула вниз, на длинный подол сероватого платья. Что за непонятное бохо? Широченное хлопковое нечто длиной почти до пола... Ладно, пусть будет. Её одежда превратилась в драньё после того забега по лесу.
Стоп. Стоп. Она села в машину к тому подонку, потому что... у неё угнали машину. С документами. Билетами. Паспортом. Она не могла улететь без загранника и билетов.
Она распахнула глаза, оглядываясь. Небольшая комнатка с оштукатуренными стенами, столик, табурет, кровать с комковатым матрасом, и всё это освещает... Светильник? Они тут вообще думают о безопасности? Лиля наклонилась к пламени, осматривая конструкцию. Так и есть. Масло и открытый огонь. С ума сошли.
Ладно. Понятно. Она бежала по лесу и наткнулась... На ролевиков. Толкинистов! Точно! Отсюда и эта странная речь. Эльфийский, чёрт бы их побрал.
Надо найти кого-то из них и доходчиво объяснить, что так делать нехорошо. Что она попала в беду, а не пришла играть в их игры на этих холмах...
Холмах? С оливковыми рощами? У Красногорска?
Лиля снова на миг замерла, потом решительно подхватила подол платья и шагнула к двери. Та скрипнула, выпуская её в тёмный коридор. Налево? Направо?
Правило лабиринта. Нужно идти по одной стороне. Налево. Пусть будет налево.
Лиля вела рукой по стене, приоткрывая одну за другой двери, встречавшиеся на пути. В каждой стояло по одной или две кровати, и в них спали какие-то люди, слабо различимые в неярком лунном свете. Будить никого не хотелось. Ладно, сюда можно вернуться, если снаружи никто не бренчит на гитаре у костра. Там наверняка посиделки...
Она дошла до конца коридора и наткнулась на вешалку. Прихожая! Значит, эта дверь над лесенкой – то, что нужно.
Дверь бесшумно отворилась, выпуская её в ночную прохладу и лёгкий ароматный ветер. Перед Лилей были пышные цветущие кусты, усыпанные бледными цветами неразличимого цвета. Где-то пиликал сверчок, и ночная птица кричала свои "оинк... оинк..." из деревьев за домом. Значит, это тот особняк, который она видела от свинарника.
Лиля подняла глаза. Дом был тихим и тёмным. Цокольный этаж, утопленный в грунт, и ещё два над ним. Солидные ролевики...
Она шла налево, вдоль стены, пока дорожка не повернула и не вывела её на мощённый ровной шершавой плиткой двор, куда с первого высокого этажа дома спускалась красивая каменная лестница. Да уж. Ничего бетонного, пластикового. Вжились в атмосферу. Правда, не удавалось вспомнить, были ли у Толкина поместья...
Лиля оглядела двор. Пусто, только лунный свет ос...
У неё отвисла челюсть.
Лун было две.
Время замедлилось, потом остановилось. Лиля переводила взгляд с небольшой коричневатой луны на тонкий серп крупной, голубоватой, потом подняла руки и с размаху хлопнула себя по щекам.
Быть того не может.
Не может такого быть.
Съёмочный павильон! Точно!
Лиля медленно поворачивалась, оглядывая окружающее пространство. Несомненно, это декорации к какому-то фильму или сериалу. Или... реалити-шоу! Что-то вроде розыгрыша. Её разыгрывают! Скрытая камера! Но почему она? И какого же размера этот съёмочный павильон?
– Кирья, – позвал кто-то тихонько из-за спины.
Она обернулась и увидела встревоженное лицо девушки, освещённое жёлтым светом фонаря в руках той. Девушка говорила что-то, показывая на платье Лили, потом замолчала удручённо и пожевала губу.
– Что? – спросила Лиля, твёрдо решив не подыгрывать этому дурацкому шоу. – Что-то не так?
Девушка показала на своё платье, потом на платье Лили, потом поморщилась и слегка приподняла свой подол. Под тёмной тканью обнаружилось такое же светлое платье, какое было на Лиле.
– А-а! Ты хочешь сказать, что на мне... нижнее платье? – осенило Лилю. – И что? Я не хочу участвовать в вашем шоу. Я хочу домой!
Лиле хотелось не только домой. Ей хотелось ещё найти местную уборную, и, желательно, ту, которая используется вне съёмок, когда не нужно притворяться человеком средневековья. Девушка ушла, пожав плечами, и Лиля погуляла немного за хозяйственными постройками, отыскав заодно очень удобный кустик, густой, и предварительно осмотрела его на предмет наличия камер, а потом вернулась в центр мощёного двора.
Если это шоу, то она сделает его неинтересным. Никто не будет снимать героя, который... не делает ровным счётом ничего.
– Кирья... – Девушка, которая следующей подошла к ней с утра, была явно обеспокоена, но Лиля лишь поморщилась, не пытаясь разобрать ни слова из её тревожной речи. С неё хватило вполне настоящей утренней росы, а до этого – очень реалистично двигавшихся по небу фальшивых лун.
К обеду сильно захотелось есть. Лиля ёрзала на доске, которую принесла из какого-то сарая, и в желудке воскресали давно забытое ощущение засасывающей пустоты.
Она озиралась вокруг в поисках камер, но никаких камер так и не появилось. К ней пару раз подходил парень, который принёс ей то термоядерное вещество, но отходил, краснея, и Лиля начинала суматошно озираться в поисках оператора. Не просто же так он изображает стыд при виде полностью одетой девушки?
Но операторов тоже не было. Потихоньку у Лили начали зарождаться смутные подозрения.
Если её не снимают, значит, она тут в качестве массовки. Какой смысл тут сидеть? Её никто не держит. Она сейчас встанет и просто уйдёт. Красногорск – на западе от МКАДа. Она пойдёт на восток и доберётся до края съемочной площадки, какой бы огромной та ни была, и пойдёт дальше к МКАДу. В конце концов, не всю же территорию Подмосковья огородили, ну?
Площадка была огромной, просто огромной. Лиля шла по лугу, проклиная себя за то, что не нашла никакой обуви, потом, увидев попутную дорогу, радостно свернула на неё. Не хватало ещё змею тут встретить в траве.
Трава была незнакомой. Ничего себе, сколько же тут гектаров? Вдали, насколько видел глаз, расстилались рощи, холмы, поля и снова рощи на холмах, паслись стада коров, а ещё через час, когда Лиля устала окончательно, встретился небольшой табун лошадей.
В деревне у них была лошадь, злюка Речка, к которой детей не подпускали, а в последующей жизни, после переезда, Лиля сидела в седле лишь дважды, на фотосессиях. Оба раза за кадром стояла очень строгая тётенька с длинным прутиком, которая проникновенно смотрела в глаза красивым лошадкам и страшным голосом грозила им различными очень убедительными наказаниями за неповиновение. Лиля обошла табун, вздыхая. Верхом она ездить не умеет, тем более без седла, а если бы и умела – за кражу лошади отвечать неохота.
Становилось жарко. Она всё медленнее брела по обочине дороги. Вдалеке показалась телега, и Лиля остановилась. Небольшая лошадка, гнедая, бодрая, тянула за собой повозку с какими-то ящиками.
Лиля проводила глазами телегу. Сзади, качая босыми ногами, сидела женщина, кормившая грудью младенца, а рядом пристроился мальчонка лет пяти, бойко щебетавший на том же, по-видимому, языке, на котором изъяснялись девушки около большого дома.
Не может быть. Лиля стояла, и мир кружился вокруг неё, увлекая незнакомыми запахами трав, пением каких-то неведомых птиц, нагревая лучами, слишком уж жаркими для средней полосы в конце мая, а на земле не было ни единого следа шин. Чистейший воздух колебался маревом над дорогой, петлявшей между холмами, и бескрайний холмистый простор окружал её, охваченный сверху куполом сверкающего синего неба, в котором ласточки мелькали едва различимыми пылинками.
Если ребёнок говорит на этом языке...
Нет. Нет. Две луны...
Лиля села на дорогу, прямо на свой светлый подол. Это безумие. Безумие. Оно началось в тот момент, когда она сбила ту странную женщину в переулке. "Ваши сказания"... "Ты веришь в чудо"?
– Я не хочу верить ни в какое чудо! – заорала Лиля, сжимая пальцами грубоватую небелёную ткань. – Я хочу домой! Я не понимаю!
Она заплакала. Вдалеке послышался топот, и два конных всадника остановились возле неё, о чём-то переговариваясь.
