моменты сильнейших подъемов русского освободительного движения.
В горючем материале для юдофобского поджога недостатка не было. Одно из гнезд поджигателей находилось тогда в Кишиневе, столице Бессарабии. Здесь 50-тысячное еврейское население жило раньше рядом с христианским (60 тысяч) без тех столкновений, которые были бы естественны при темноте и грубом суеверии молдаванских и русских соседей. Семена юдофобии начало тут сеять русское чиновничество, просвещенное в духе официозного «Нового времени». Местный акцизный чиновник, обрусевший молдаванин Крушеван хотел сделать карьеру на юдофобской агитации и стал издавать с 1897 года в Кишиневе газету «Бессарабец», которая вскоре так отличилась в деле служения реакции, что получила субсидию от правительства. В течение нескольких лет в листке Крушевана велась разнузданная агитация против евреев, которых одновременно обвиняли и в капиталистической эксплуатации христиан и в социализме, в ритуальных убийствах и в подготовлении «безбожной» революции. Эта печатная агитация была тем опаснее что «Бессарабец» был единственною газетою для всей Бессарабии, ибо правительство здесь других газет не разрешало.
В начале 1903 года Крушеван и его компания нашли повод усилить свою пропаганду. В местечке Дубоссары, соседней Херсонской губернии, был найден исколотый труп русского мальчика Рыбаченко, который — как выяснило потом судебное следствие — был убит своими родными с целью получения его доли наследства; по признанию соучастника, убийца истязал труп «под жидов», как это рисуется в ритуальной сказке, для того чтобы свалить вину на евреев. Еще раньше, чем следствие открыло истинных виновников, в «Бессарабце» появились зажигательные статьи, в которых говорилось, что виновность евреев в ритуальном убийстве не подлежит сомнению, и христианское население прямо призывалось к мести. Была попытка погрома в Дубоссарах, отраженная местными евреями. Но все это было только прелюдией к организованному кровавому погрому в Кишиневе.
То, что творилось в Кишиневе перед Пасхой 1903 года, носило следы кипучей работы тайной организации, подготовлявшей какой-то адский план. Преступная организация гнездилась в местном русском клубе, где собирались преимущественно губернские чиновники. По городу разбрасывались печатные листки, в которых говорилось, что царским указом разрешено учинить кровавую расправу над евреями в течение трех дней христианской Пасхи. Тщательно подготовленный пожар вспыхнул в условленный момент, в воскресенье 6 (19) апреля, в первый день православной Пасхи и предпоследний день еврейской. В полдень, когда зазвонили церковные колокола, банды мещан и мастеровых, как бы по сигналу, рассыпались по городу и стали разрушать еврейские квартиры и магазины. Полиция и расставленные на улице войсковые части не разгоняли толпу громил, а только изредка кого-нибудь арестовывали и отправляли в полицейский участок, откуда его скоро отпускали. Это укрепило в толпе убеждение в верности слухов о «разрешении бить жидов». По улицам двигалась огромная толпа пьяной черни; в воздухе стоял клич: бей жидов! С вечера пошла полоса убийств. Разбойники, вооруженные дубинками, топорами и ножами, убивали евреев в домах и на улицах. Но и тут власти молчали; зато когда в одном месте группа евреев, вооружившись палками, пыталась отогнать злодеев, полиция обезоружила защитников. В 10 часов вечера погром остановился; ночью в главном штабе погромщиков совещались о дальнейшем плане военных действий, и было решено дать полную волю громилам. В течение всего дня 7 (20) апреля в Кишиневе шла резня. Евреев убивали целыми семьями, многих не добивали и оставляли корчиться в предсмертных конвульсиях; некоторым вбивали гвозди в голову или выкалывали глаза: малых детей сбрасывали с верхних этажей на мостовую, женщинам отрезали груди. Многие женщины были изнасилованы. Пьяные банды врывались в синагоги и рвали в куски, топтали и грязнили священные свитки Торы. В одной синагоге старый шамес (служитель), одетый в молитвенную ризу, своею грудью заслонил от осквернителей ковчег со свитками, и был убит у дверей святыни.
Бессарабский губернатор фон Раабен, которого еврейская депутация просила о защите со стороны армии, ответил, что ждет распоряжений из Петербурга. Только к вечеру такое распоряжение получилось в телеграмме министра Плеве, и тотчас на улицах появились большие отряды войска, готовые стрелять в погромщиков. Толпа увидела, что срок милости кончился, и немедленно рассеялась. Только на окраинах города, куда войска еще не поспели, резня и грабеж продолжались до поздней ночи. К утру третьего дня Пасхи погром прекратился. Жертвами его были: 45 убитых евреев, 86 тяжелораненых, до 500 легкораненых, 1500 домов и магазинов были разрушены или разграблены. Пострадала больше всего бедная часть населения, так как богатые семьи часто за крупные деньги покупали охрану полиции, которая не допускала громил к их домам. На громадное количество еврейских жертв насчитывалось всего двое убитых христиан.
Крик ужаса раздался в России и за границей, когда пришли вести о кишиневской резке. Либеральные газеты резко протестовали против позорных деяний, совершенных при попустительстве власти. Плеве поспешил закрыть рот печати жестокими цензурными репрессиями. Всей русской прессе правительство навязывало лживую версию своего официального сообщения, в котором организованный погром был представлен как результат случайной праздничной драки, где зачинщиками были евреи. Но в заграничной прессе появились страшные разоблачения. Лондонская «Times» опубликовала копию секретного письма Плеве на имя бессарабского губернатора, где за две недели до погрома губернатору предписывалось в случае антиеврейских «беспорядков» не прибегать к оружию, дабы не возбудить враждебных чувств к правительству в русском населении, еще не затронутом революционной пропагандой. Газеты Европы и Америки были полны сообщениями об ужасах Кишинева. Западные евреи собирали миллионные пожертвования в пользу пострадавших, и в этом был их косвенный политический протест. В России прозвучало лишь несколько одиноких протестов (Толстой, Короленко и др.). По рукам ходили списки послания Льва Толстого, незадолго до того отлученного от православной церкви. «После первых сведений в газетах, — писал Толстой, — я понял весь ужас того, что произошло, и испытал одновременно острое чувство жалости к невинным жертвам жестокости населения, изумление перед зверствами всех этих так называемых христиан, отвращение к этим так называемым культурным людям, которые подстрекали толпу и сочувствовали ее действиям. В особенности я почувствовал ужас перед главным виновником — нашим правительством с его духовенством, которое будит в народе зверские чувства и фанатизм, и с его бандой чиновников-разбойников. Кишиневское преступление — это только прямое следствие той пропаганды лжи и насилия, которую русское правительство ведет с такой энергией».
Глубоко потрясено было катастрофою русское еврейство. Смешанное чувство гнева и стыда овладело еврейским обществом: гнев на виновников бойни, стыд за братьев, дававших себя убивать без сопротивления, без серьезных попыток самообороны против людей-зверей. Поэт Фруг в стихотворении на народном языке излил свою скорбь по поводу физического бессилия нации и взывал к доброму еврейскому сердцу о помощи несчастным:
