Закончив обед, он выпил кружку холодного квасу и удовлетворенно крякнул. В это время приехала Алена.
Яков весело крикнул с веранды:
— Прибыла? Ну и отлично! — И сказал Усте: — Накрывай все сначала, сестра приехала.
Алена рассказал об аресте Леона и спросила:
— А где Оксана?
— В Воронеже, по твоим делам, — ответил Яков.
После обеда он показал Алене письмо от Вари, в котором сообщалось, что Ольга видела Леона в Воронеже и что Чургин выезжает туда в ближайшее время.
— Так что и моя женушка туда отправилась. Как видишь, в действие приведены все силы, и тебе пусть хоть от этого веселее жить станет, — усмехнулся он.
Алену и обрадовало это известие, и озадачило. «Как, почему Леон попал в Воронеж? Почему Ольга там оказалась?» — нахлынули на нее тревожные мысли. Она спросила об этом Якова, но он пожал плечами.
— Не знаю. Может быть, везут в столицу, как особо важное политическое лицо. У Ольги, очевидно, нюх на его след получше, чем у моего Пирата, — сказал он и тронул рукой собаку.
Пес поставил передние ноги на его колени и лизнул по щеке.
— Яшка! Нехай ему грец! С кобелем целуется, подумайте! — брезгливо отвернулась Алена.
Яков наставительно сказал ей:
— Во-первых, сестра, не Яшка, а Яков. Надеюсь, ты понимаешь меня? Во-вторых, следи за своей речью, потому что ты не на хуторе. И в-третьих, мне твой бабский наряд не нравится — юбка, кофточка. Пойдем поищем у Оксаны какие-нибудь платья, их у нее целый ворох.
Когда Алена переоделась, надела туфли, Яков измерил ее оценивающим взглядом и удовлетворенно заключил:
— Ну, теперь ты сестра коннозаводчика… Идем погуляем.
Настроение у Алены улучшалось с каждой минутой. Обрадованная известием о Леоне и тем, что о нем все беспокоятся, она вспомнила, как была здесь в пору хозяйственных начинаний Якова, и все расспрашивала его и удивлялась переменам, которые произошли в имении за это время.
Яков шел с ней по тропинке между деревьями и покровительственно улыбался, а в душе говорил: «Да, сестра, это хорошо, что тебе нравится мое дело. Но было бы еще лучше, если бы мне нравилось твое. А оно мне совсем не нравится».
Увидев плотину, сооруженную прошлым летом и поднявшую уровень воды на четыре аршина, Алена осмотрела ее, добротную, сделанную на цементе, с железными шлюзами, и сказала:
— А у бати гребля из камня и земли, и вода каждый год ее забирает. Вот бы ему такую!.. Ты что, еще одну мельницу строить будешь?
— Шерстомойку, — ответил Яков. — Она сэкономит мне тысячи рублей, потому что я продаю грязную шерсть и теряю уйму денег на этом. А в ближайшее время устанавливаю динамомашину на мельнице, так что скоро выброшу все керосиновые лампы. С весны же хочу перестроить усадьбу, сосны посадить. Скотобойню еще думаю поставить в станице, — и, искоса наблюдая за Аленой, он, как бы между прочим, обронил — Эх, хорошая голова у твоего Леона, да дураку досталась, как я убедился!
Алена, вздохнув, сказала:
— Я приехала посоветоваться с тобой, что мне делать дальше.
— Что ты решила? — поняв ее мысли, настороженно спросил Яков.
Алена не успела ответить: подъехал фаэтон, и с него сошла Оксана.
Она обняла Алену, поцеловала.
— А ты все такая же, свежая, молодая, хоть замуж отдавай.
Алена опустила глаза и ничего не ответила.
Яков вопросительно посмотрел на Оксану, как бы спрашивая: «Ну как?», и она с грустью сообщила:
— В Воронеже его нет. Очевидно, отправили куда-то дальше.
Алена удивленно взглянула на Оксану:
— Как нет? Ведь Ольга же видела его там!
— Ольга проезжала через Воронеж и на вокзале случайно увидела Леона, когда его вели под конвоем в участок, — сказала Оксана, — по телеграмме Ольги мы с Ильей и выехали в Воронеж. Илья там остался. Дня через два все станет ясным.
Лицо Алены побледнело, губы вздрогнули, и вся она, будто сжавшись, стала такой маленькой и беспомощной, что на нее жалко было смотреть.
Яков кольнул Оксану укоризненным взглядом: «Эх вы, адвокаты! Вам с Чургиным только бы нравоучения читать, а что касаемо дела — ума не хватает». Вернувшись домой, он написал телеграмму знакомому адвокату в Воронеж.
Весь вечер Алена была мрачная, пугливо настороженная, будто чего-то ожидала. Гуляя с нею возле речки, Оксана, стараясь отвлечь ее от тягостных мыслей, стала вспоминать свой первый приезд в имение, но Алена была будто глухая и даже ни разу не улыбнулась. И Оксана наконец сказала:
— Я не предполагала, что ты так глубоко переживаешь это несчастье с Леоном. Вы так жили…
Алена выпрямилась, надменно подняла голову и, глядя в сумеречную даль, ответила:
— Для Леона это не несчастье. У него это называется «борьбой за новую жизнь», в какой не будет таких, как мой отец, брат и я… И вернется он там из острога или нет, я не знаю. Но в Югоринск я больше не вернусь.
«Так вот ты какая!» — чуть не вырвалось у Оксаны, но она сдержала гнев и спокойно сказала:
— Ты говорила мне здесь, что твоей любви хватит на две жизни. А оказалось, что ты способна бросить Леона в беде.
— Не тебе об этом говорить! — вызывающе возразила Алена, — Ты у Якова живешь — ни горюшка, ни забот не знаешь. Такого мужа — поискать…
— Я говорю о тебе, — ответила Оксана. — А о себе, уж если хочешь знать, могу сказать: именно потому, что я люблю Якова, я и живу с ним. А взгляды у нас тоже разные.
— Посмотрю, как вы будете дальше жить.
— Ну, знаешь ли, Алена… — вспыхнула Оксана. — То, что ты оделась в мое платье, не дает еще тебе права так разговаривать со мной. Я не нуждаюсь в твоих советах.
Больше Алена не стала разговаривать. Вернувшись в дом, она сняла с себя все, что принадлежало Оксане, надела свою кофточку, юбку и, войдя в комнату Оксаны, бросила ее платье, чулки и туфли на тахту.
— Возьми. Я не нуждаюсь в твоих тряпках, хотя они куплены за деньги моего брата, — зло сказала она.
— А ты как была грубой хуторской девкой, так ею и осталась, — ответила ей Оксана.
Дверь отворилась, и в комнату вошел Яков.
— Это что за перемена? — спросил он, увидев Алену в юбке и кофточке.
Алена бросилась к нему, обвила его шею руками и воскликнула:
— Мочи нет так жить, Яша!..
Яков обнял ее, погладил по плечу.
— Ну, это ты напрасно, сестра, — усмехнулся он и с гордостью сказал: — Есть у нас мочь жить! И мы будем жить, несмотря ни на что. Ты зря облачилась в хуторское. Кундрючевка — это наше прошлое. Наше будущее — Петербург!
Оксана посмотрела на них, и ей стало смешно…
Через несколько дней Яков получил ответ от своего адвоката. В письме сообщалось, что Леона Дорохова в списке заключенных в воронежской тюрьме не значится. «Но есть в привокзальном участке один арестованный, оставленный в Воронеже войсковой частью и отказывающийся назвать свою фамилию. Судя по характеру дела, его ожидает каторга», — писал адвокат.
— Его ожидает каторга, — повторил Яков. Потом медленно сделал несколько шагов по кабинету и сказал Алене: — Все ясно, сестра. Продавай дом и переезжай ко мне. А там посмотрим, что делать дальше.
Оксана встала и вышла. Наутро она спросила у Якова:
— Это — что же ты делаешь? Сам возражал против вмешательства Чургина в нашу жизнь, а теперь хочешь разрушить жизнь Леона?
— Леон сам разрушил ее, моя дорогая. Я лишь хочу приютить брошенную им на произвол судьбы жену, — невозмутимо ответил Яков.
Через несколько дней Алена возвратилась домой, хотела продать дом, но на него не нашлось покупателей. Тогда она поручила его Ивану Гордеичу и, собрав необходимые вещи, покинула Югоринск.
На другой день после отъезда Алены из имения Якова к нему рано утром прискакал верхом помещик Чернопятов и, спрыгнув с лошади, огласил двор тревожным криком:
— Сожгли, ироды-ы!
Яков только что искупался в речке и, размахивая полотенцем, возвращался домой, пышущий здоровьем, свежий, в полосатом халате и ночных туфлях.
Бросив полотенце на плечо, он остановился возле Чернопятова и спросил:
— Когда и что сожгли?
— Сегодня на рассвете. Все сожгли: сарай, амбар…
— Один сарай и один амбар?
Чернопятов посмотрел на него воспаленными красными глазами и с ожесточением крикнул:
— Вам этого мало? Мало трех лобогреек, четырех веялок, десяти плугов и двух вагонов пшеницы?
— Пошли в дом, посоветуемся.
— А-а, да что теперь советоваться, — досадливо отмахнулся Чернопятов и зашагал взад-вперед возле веранды. Яков взял его под руку и повел в дом.
— Митрич, седлай Резвого. Живо! — обернувшись, сказал он кучеру, а помещику зашептал на ухо: — Я сейчас еду в станицу, к окружному атаману. Попрошу его прислать казаков для усмирения ваших поджигателей. И еще я попрошу наложить на ваших мужиков штраф, равный двойной стоимости сожженного… Если этого мало, подскажите, что надо еще.
