— Выпороть надо! Поджигателей, молчальников — всех!
— Выпороть можно всех, дорогой сосед, но потом можно и лишиться всего, — наставительно заметил Яков.
— Что вы имеете в виду?
— Мужиков с топорами, с вилами, с факелами…
В тот же день из окружной станицы прибыли казаки, арестовали каждого десятого крестьянина из ближайшей к имению Чернопятова слободы, пригнали арестованных в имение, и начался допрос. Но допрос ничего не дал. Тогда арестованных выпороли плетьми и заперли в сарай.
По слободам, по хуторам пробежал тревожный слух:
— Помещики мужиков порют!
В числе арестованных и избитых оказался дядя Андрея, и Андрей задумался. «Сегодня дядьку высекли, завтра отца могут выпороть. Помещики порют, а я им служу… И получается, что я продал им свою душу, как батя говорил», — невесело размышлял он, объезжая поля своего хозяина. И первый раз за всю свою многолетнюю преданную службу Якову Загорулькину у Андрея проснулась и заговорила совесть. Ради накопления денег он порвал с отцом, бедным крестьянином, ради Загорулькина выколачивал трудовые копейки из батраков, и, конечно же, мужики ненавидели его куда больше, чем отец. И захотелось ему бросить все и уехать куда-нибудь в город.
С этой мыслью он возвращался в усадьбу. Проезжая через слободу, он еще издали увидел отца, стоявшего с мужиками возле своего двора. Андрею неловко было проехать мимо, и он свернул с дороги к дому.
— Добрый вечер, батя, дядя Спиридон и все, — спрыгнув с коня, поздоровался он.
Мужики переглянулись, холодно ответили:
— Вечер добрый.
И сразу наступила тишина. Андрей достал пачку папирос, раскрыл ее и стал угощать мужиков. Он ни на кого не смотрел, ничего не говорил, молча зажег спичку и дал прикурить отцу. Лишь когда конь его заржал и стал бить передними копытами, Андрей крикнул:
— Стоять!
Породистый дончак перестал бить копытами, а мужики, в старых сапогах, в домотканных шароварах и длинных рубахах под жилетами опять переглянулись и задымили папиросами.
Андрей стоял перед ними, как купец, в аккуратных сапогах, в тройке из черного тонкого сукна, с часовой серебряной цепочкой между карманами жилета. Смуглое лицо его с черными усиками было чисто выбрито, на указательном пальце правой руки сверкало золотое кольцо, а на кисти руки висела короткая плеть. Давно ли он вместе с отцом ходил к окрестным помещикам просить работы, а эти мужики оберегали его от гневного Чернопятова и баловали табаком? И вот стоит он теперь перед ними, как далекий, чужой, враждебный человек.
— За чем хорошим и куда ездил? — наконец спросил у Андрея отец, даже не назвав его по имени.
— Хлеба смотреть. Косить начали, — ответил Андрей.
— Косить — самое время подходит, — согласился Спиридон и, поправив накинутый на плечи жакет, многозначительно спросил — А молотить кто будет?
— Не знаю. Должно, мужики.
— Опять плату за пайку установишь?
— Это от меня не зависит. Должно, за пайку, за мерку, — уклончиво отвечал Андрей.
Отец недобро взглянул в его красивое лицо, хмуро спросил:
— А с каких пор ты не знаешь, что будешь делать? Или красного петуха испугался, какого запустили в имение Чернопятова?
Андрей усмехнулся, сказал:
— Пойдемте в хату, я по делу к вам.
Мужики поняли: что-то Андрей был сегодня не таким, как всегда.
В хате, сняв картуз и сев под иконами, все так же избегая встретить суровый взгляд отца, Андрей глухо сказал:
— Хочу потолковать с вами, батя. Я решил бросить службу у Загорулькина… Не могу я больше торговать своей совестью! — Помолчав, он продолжал дрогнувшим голосом: — Опротивело мне все. Грешен я перед вами и перед всеми мужиками виноват!
Отец теребил бородку и исподлобья посматривал на него и на образа. Потом прошелся по комнате, согбенный, с большими руками. «Понял, сукин сын! Дошло-таки до сердца», — подумал он и остановился.
— Вот что, Андрей! Я верю тебе, но это не все. Надо, чтобы ты очистил себя. Очистил себя на народе! — повелительно сказал он. — Я даю тебе наказ: служи пока, но служи народу, а не хозяину. А как, ты сам должен смекать. Возьмешь в душу мои слова — приходи, как сын… Сейчас мне тяжко говорить с тобой. Казаки, каких твой хозяин привез к Чернопятову, закатали до полусмерти твоего дядьку, а моего брата… — закончил он и отвернулся.
Андрей встал, постоял немного, потом взял картуз и медленно вышел из хаты. «Очистить себя на народе», — думал он. Сев на коня, он взмахнул плеткой, конь рванулся и помчал его по улице, и через минуту скрылся в пыльном тумане.
Вечером Андрей пришел делать доклад Якову. Подойдя к кабинету, он хотел открыть дверь, но услышал голос Оксаны и остановился, прислушиваясь.
— Нет, это ты устроил порку крестьян, — возмущенно говорила Оксана, — потому что ты просил атамана прислать казаков.
— Ничего подобного, дорогая. Это устроили власти, — невозмутимо продолжал Яков.
— Строишь из себя либерала, а действуешь, как крепостник, — не слушая возражений, продолжала Оксана. — Я тебя прошу прекратить эту дьявольскую игру и вспомнить, что ты сам вышел из хутора и возмущался жестокостью отца.
— Оксана, дорогая, ну зачем ты вмешиваешься в мои дела? — мягко проговорил Яков.
— Твои дела — это наша жизнь. Я не желаю быть соучастницей позорных дел моего мужа, — резко ответила Оксана и, открыв дверь, вышла и увидела Андрея. Взгляды их встретились, но никто из них не сказал ни слова.
Андрей вошел в кабинет и начал рассказывать о том, где и какой хлеб косили, сколько скошено, сколько нанялось новых батраков, как идут дела на мельнице, на маслобойне и маслодельном заводе.
Яков и сам все это хорошо знал. Не знал он одного: как батраки и рабочие отнеслись к порке крестьян в имении Чернопятова и каковы их настроения.
— Все это чепуха, Андрей! — раздраженно сказал он. — Мне теперь интересно другое: на каких условиях будут хлеб молотить? Вот об этом и говори.
— Процентов на тридцать дороже придется платить, чем прошлый год, — от себя выдумал Андрей.
Яшка вскочил с кресла:
— Ты с ума сошел?
— Нет.
— Нет… Та-ак, — раздумчиво заговорил Яков, шагая по кабинету. — Если ты об этом объявишь, ты сделаешь большую ошибку. Мне легче будет найти другого управляющего, чем платить рабочим на одну треть дороже.
В гостиной послышался голос помещика Френина:
— Кто есть в доме? Яков, где вы?.. А-а, наконец-то! — Он вошел в кабинет и бросил на диван шляпу. Потом вытер голову, сел в кресло и, достав табакерку, понюхал табак и сделал знак Андрею, чтобы тот удалился. Андрей вышел, закрыл за собой дверь и услышал голос Френина:
— Помещиков Линькова, Михайлова, Желудева — на воронежской стороне сожгли… апчхи!.. до основания. — Мои тоже повеселели и приходили нынче «с просьбой» — уступить им луга за речкой. Ну, я не дурак… апчхи! Отдал им луга — и о плате ни слова…
В гостиную вошла Оксана и обратилась к Андрею:
— Вы уже закончили свои деловые разговоры?
— Меня выставили. Френин привез важные новости.
— Какие?
— Имения соседских помещиков жгут.
— Ну, и как вы к этому относитесь?
— Ничего. Я не из пугливых, — уклончиво ответил Андрей и пошел из гостиной.
А из кабинета слышался голос Френина:
— Косить-то хлебец как бы самим не пришлось… вам с Андреем. Мужики говорят, что вы их слишком, того, культурно объегоривали до сих пор, а от сих пор… апчхи!..
— Да спрячьте вы к черту вашу табакерку и говорите толком! — раздраженно сказал Яков, и Френин продолжал:
— Дело не в табаке, друг мой, а в вашем искусстве. Окажетесь на высоте — хлебушек ваш будет в амбарах. Нет — останется в степи. Апчхи!.. Я кончил свою речь, — заключил он и спрятал табакерку.
Яков ходил по кабинету, заложив руки назад и опустив голову. «Так вот почему Андрей молчал о рабочих! Эх, сдерут они с меня шкуру! И ни черта плетки тут не помогут, милейший Аристарх Нилович. Наоборот, это ожесточит мужиков… Словом, держись, молодой Загорулькин! Отца твоего когда-то просто вязали и били, а тебя нищим сделать могут», — рассуждал он и наконец обратился к Френину:
— Спасибо, дорогой сосед, за предупреждение. Я обдумаю все и постараюсь… избежать участи Чернопятова и других.
— Старайся, старайся, Яков… Да, еще новость: заключено перемирие с Японией. Витте поехал на мирную конференцию. По совести говоря, я не завидую ему и готов вперед дать ему титулишко какой-нибудь, лишь бы мы выпутались из этой скандальной кампании. У нас, я вижу, началось такое… И, пожалуй, того, свалят царя, а? — с хитрецой посмотрел Френин на Якова.
— Не свалят. Армию перебросит с фронта — и черта ему сделаешь, — уверенно возразил Яков и задумчиво добавил: — Да… Если так дело пойдет, то не только Николая, а и нас попрут. Так лучше пусть уж он царствует.
