Не понимал Яков, не хотел понять, почему Оксана решила порвать с ним, и уже готовился сказать ей: «Да я-то при чем тут, если отец такой изверг? Ведь ты хорошо знаешь, что я с юных лет не в ладу с ним и ушел от него! Как же можно требовать от меня ответа за его действия? Или ты никогда не любила меня по-настоящему? Ах, Оксана, Оксана! Губишь ты меня. Сгубила».
За его спиной неожиданно раздался голос:
— Это кто тут по ночам шляется? А ну, стой!
Яков удивленно обернулся на голос и увидел шедших к нему от правления двух казаков с винтовками. «Новое дело. После бунта, что ли, ввели военное положение?» — подумал он и, не останавливаясь, зло ответил:)
— Я не обязан перед всякой швалью ответ держать.
— А тебе говорят, погоди, не то стрелять будем, — повторил тот же голос.
Яков подождал казаков, а когда они подошли к нему вплотную, размахнулся, ударил спросившего по лицу и тогда ответил:
— Яков Загорулькин я. Ну, доволен?
Казаки промолчали, и Яков пошел дальше. Отойдя немного, он услышал:
— Спросил? Не зазря спалили старого черта. Ихнюю породу давно надо перевести, да некому…
В хате Дороховых было пусто. Марья встретила Якова холодно и на вопрос об Оксане ответила, что дочь днем уехала в город.
Яков сунул ей в руку пачку денег с просьбой передать Игнату Сысоичу и пошел в хуторское правление. Переспав ночь на лавке, он утром нанял подводчика и поехал на станцию.
Алена некоторое время сидела, опустив голову. Мысль ее усиленно искала ответа: что делать? Совершенно отчетливо вспомнилась вся жизнь ее в этой семье, отношения с Леоном с малых лет, жизнь отца, Якова. И стало Алене ясно: никакого выхода у нее не было сейчас, и она думала: «Погибель. Больше ничего впереди нет. Но почему я должна кидаться в пропасть?» — встал перед ней вопрос.
И Алена решилась. Встав, она посмотрела на отца полными злобы глазами, быстро набросила на голову платок и сказала:
— Прощайте, батя! Я за вами больше не пойду. Довольно с меня и того, что я из-за вас бросила своего мужа. Живите, как хотите, а мне больше не мешайте. И не становитесь впереди меня, не то я… я сама кинусь на вас и расквитаюсь за все.
— Вернись! — крикнул Нефед Мироныч.
Алена не вернулась. Дарья Ивановна бросилась было за, ней, но Нефед Мироныч схватил ее за руку.
— Сядь! Запрещаю возвертать их в мой дом! Нет им пути сюда и будь они прокляты навек! — в бешенстве выкрикнул он.
Дарья Ивановна обессиленно упала на нары.
Оксана приехала к Чургину и рассказывала ему о событиях в Кундрючевке и расспрашивала его о Рюмине.
Чургин погасил папиросу в пепельнице и, не глядя на Оксану, угрюмо проговорил:
— Рюмин не вынес трудностей борьбы, как это бывает с некоторыми интеллигентами, и уехал в Петербург.
Оксана смутилась, лицо ее покраснело, и она встала. Тяжело было ей видеть таким холодным Чургина. Но она понимала: он прав и по отношению к Рюмину, и по отношению к ней. И, словно желая сразу внести ясность, твердым голосом заявила:
— Я еду в Новочеркасск хлопотать о разводе с Яковом.
Чургин поднял брови, недоверчиво скосил на нее глаза.
«Гм… А девочка начинает, кажется, за ум браться. В таком случае надо подумать о ней серьезно», — сказал он себе и, будто не понимая, спросил:
— То есть ты решила сначала выяснить, разведут ли вас?
— Я уже порвала с ним…
Чургин улыбнулся, подошел к ней и, обняв ее за плечи, тепло сказал:
— А-а!.. Тогда прости, милая, я не совсем понял тебя.
Оксана прильнула головой к его груди, тихо заговорила:
— Но ведь он ни за что не даст мне развода! И притом это такой позор, такой скандал!..
— Ничего, милая, никакого позора и скандала не будет. Кто судьи-то? Мы одобряем твой поступок. Иди к Варе и отдохни, а мне надо торопиться на митинг.
Оксана вышла из конторы, постояла на улице, раздумывая. Перед ней была шахта, огромная, с двумя копрами, с эстакадами, с подсобными зданиями. Там мелькали черные фигуры людей, собирались в группы, туда торопились через пустырь другие, без ламп, в нерабочей одежде; и Оксане тоже хотелось куда-нибудь торопиться, и говорить, и слушать горячие митинговые речи, и чувствовать напряжение этой неведомой, суровой и опасной шахтерской жизни.
Яков приехал к Чургиным и никого дома не застал. Тогда он пошел в контору шахты и увидел неподалеку от нее огромную толпу шахтеров. «Митинг! Значит, все здесь», — решил он и направился к толпе. Землю окутывала белая пелена тихо кружившихся пушистых снежинок. От этого шахтеры казались еще более черными, белки их глаз сверкали в орбитах, и Яков подумал: «Как черти! Днем, и то перепугаться можно».
На трибуне-ящике стояла Ольга и возбужденно говорила:
— …и у шахтеров и шахтерок одни классовые задачи и классовые интересы: это — решительная, самоотверженная борьба за свое политическое и экономическое раскрепощение, за новую, свободную жизнь. И только беспросветный дурак может не понимать, что женщина — это половина человечества и что в будущем она станет огромной общественной силой. Надо только пробудить и поднять эту силу на борьбу за новую, свободную жизнь.
«Крепко завинчивает, чертова девка», — покачал головой Яков и заметил Оксану, стоявшую возле трибуны. Одетая в простое пальто с горжеткой и в теплый платок, она, видимо, ждала, когда Ольга кончит речь, чтобы выступить. Вот она живыми, веселыми глазами повела по сторонам, и Яков заметил: лицо ее вдруг вспыхнуло, потом побледнело, и она торопливо отошла в сторону, к Чургину.
Яков подумал: «Вот к чему она стремилась. Вот что является идеалом ее жизни… Что я скажу ей? И станет ли она меня слушать?»
На трибуне уже стоял Загородный.
— Отныне нет больше самодержавия: оно рухнуло, — восторженно говорил он. — Нашим лозунгом теперь будет не «долой самодержавие», а «долой монархию». И нет сомнения в том, что пролетариат, поддерживая все оппозиционные классы общества, добьется новой победы над монархией так же. бескровно, как уже добился конституции. Надо только привести в порядок наши силы, установить взаимодоверие между всеми слоями общества. В данный момент объявлять политическую забастовку и вызывать ненужное кровопролитие — нелепо и бессмысленно, товарищи…
— Браво!
— Отлично сказано! — раздались голоса в задних рядах.
Яков протиснулся еще ближе к трибуне и услышал сердитый голос:
— Пойми ты, дура: какой ему конец, царю, как он полицию вон расставил? Чуть что — и в кутузку нашего брата. Да их с корнем надо вырывать, паразитов! — с возмущением говорил огромного роста молодой шахтер, убеждая товарища. — А ты слушаешь брехню Загородного.
На трибуну поднялся Чургин, окинул шахтеров неторопливым взглядом и расправил плечи. Яков смотрел на него, сурового, с зорким взглядом, и невольно позавидовал: «А и силища, любо глядеть!»
— Тут некоторые уж очень сладко рассказывали нам о свободе, о равенстве и о наступлении райской жизни, — заговорил Чургин густым, звучным басом.
Яков безотрывно следил за каждым движением мелькавшей в толпе Оксаны и шаг за шагом пробирался ближе к трибуне. Все слушали, как Чургин отчитывал Загородного, и то и дело раздавались одобрительные голоса:
— Вот потрошит!
— Появление манифеста — первая наша победа, а не конечная, как некоторые торжественно лгут и как здесь соловьем заливался Загородный. Мы можём радоваться, что самодержавие уступило под натиском революции, но мы должны хорошо помнить: самодержавие всего лишь отступило, а не сложило оружие: Отступило в самую последнюю минуту, когда народ уже занес над ним свою могучую руку…
«Гм… Они недовольны! Они думают еще продолжать революцию! Интересно», — говорил про себя Яков, но мысли об Оксане мешали ему слушать Чургина, и он все приближался к трибуне. Вот и Оксана, протяни он руку — и коснется ее плеча. И он было протянул руку, но тут, словно из-под земли, перед ним выросла огромная спина и все собой заслонила. Яков хотел отстранить ее, но высокий шахтер презрительно посмотрел на его дорогое пальто и грубо спросил:
— Тебе чего тут надо? Вон туда проваливай] — указал он в сторону полиции и опять заслонил Оксану.
Чургин продолжал:
— Не такие бумажные свободы нам нужны! Не ловушки-манифесты, после торжественного объявления которых казаки убивают на улице выходящих из тюрьмы лучших сынов рабочего класса, порют мужиков, расстреливают забастовщиков. И не стыдно ли, гражданин Загородный, выходить сюда после этого и кричать: «Нет самодержавия, оно рухнуло!»
— Правильные слова!
— Очки надо ему купить, Загородному!
Чургин указал в сторону полиции, а Якову показалось, что вот-вот рука Чургина протянется еще немного и схватит его за шиворот.
