Жертвенный ноготь молил о пощаде, пока Аяна читала список возможных последствий. Усиленное сердцебиение, жар, судороги, жажда... смерть. Руки дрожали, и грифель скрипел, крошась над бумагой, а сердце билось так, будто Аяна сама сняла пробу со сваренного зелья. Потрясающе. Ещё и рум... Хотя Сола говорила, что хмельное вытягивает из трав то, что не может вытянуть порой вода, и предотвращает порчу. Ладно. Ребёнку Луси это уже не повредит.
Дорога домой была печальной. Аяна смотрела в окно экипажа, прислонившись к раме окна, которая пахла сырым деревом, провожая глазами балкончики домов пляшущих улиц, вывески и деревья, заботливо окружённые решётками.
На одном из перекрёстков экипаж остановился, и после недолгого ожидания, оглядываясь на перекрёсток, она увидела длинные худые лошадиные ноги на большой телеге, торчащие из-под грязной мешковины. Телега удалялась в сторону южного склона, и ноги покачивались. вызвав приступ тошнотворной тоски и сожаления.
– Останови тут, – сказала она кучеру и спрыгнула у дороги, ведущей к конюшне.
Ташта встретил её нетерпеливым фырканьем. Аяна прижалась лбом к его лбу и стояла, почёсывая его шею, обнимая его, потом кивнула парню, который чинил уздечку, сидя в углу, и направилась домой, пытаясь стряхнуть прилипшую, как мокрый после дождя лист, тоску.
Вараделта встретила её на кухне, показала на мешочек, добытый Арчеллом, и, вытерев руки о передник, перебирала листы, списанные с книги.
– Да. Это похоже на то, что я пила, – сказала она, добравшись до нужного. – И тоже на руме. Это очень горькая штука.
Она печально посмотрела на Аяну, потом кивнула на плиту.
– Давай начнём. Надеюсь, оно не понадобится. Нагрей рум, я принесу из кладовой флакон.
Снадобье в небольшом флаконе, похожее оттенком на ачте, но слегка зеленоватое, стояло на столе, притягивая четыре пары глаз.
– Это оно? – спросила Луси, печально глядя на флакон.
– Тебе сейчас это не нужно. Сола тоже говорила, что нужно ждать. Это на всякий случай.
– А мне ты смешала то, что я просила?
Аяна оторвала взгляд от флакона и потянулась за мешочком.
– Вот. Будет храниться года полтора, или пока не заберутся жуки. Там внутри бумажка, где написано, как это пить, и рецепт, чтобы ты могла собрать себе такое же. Твой лунный цикл собьётся. Не пей это часто... Лучше вообще не допускай такого. И оно может не сработать.
– Спасибо, – сказала Ригрета. – Почему-то всё, что в жизни приятно, приводит к похмелью, появлению детей, поплывшей талии, либо неприлично, либо стоит безумных денег.
– Я уже почти привыкла к мысли, что у меня будет дитя, – сказала тихо Луси. – Я уже начала думать, что справлюсь, как справилась ты, потому что я теперь не одна. Начала мечтать, глядя на твоего Кимата, что мой малыш будет...
Она закрыла глаза рукой и вышла из комнаты, и Аяна дёрнулась, чтобы пойти за ней, но Вараделта ухватила её за локоть.
– Оставь. Ей нужно горевать. Иначе это останется в ней, как мёртвый плод.
Тарделл ходил через двери в сад, приносил то дрова, то воду, и беспокойно косился на дверь Луси, а Ригрета печально потягивала вино, болтая ногой, в гостиной, глядя на отражения свечей в окнах. Аяна сидела, скрестив ноги, на полу, и её светлая кемандже пела о матерях, вынужденных проститься с детьми, которым не суждено увидеть этот мир. Вараделта устроилась в дальнем углу, подобрала ноги на кресло, под подол приличного платья, и смотрела в окно, за которым редкие крупные капли дождя падали, как слёзы, на увядший зимний сад.
По утрам становилось прохладнее, и окно, через которое Ишке залезал в дом, теперь прикрывали сильнее, подпирая большим тяжёлым горшком. Иногда с утра он оказывался отодвинут дальше по столешнице, а иногда – оставался на месте, но миска оказывалась пустой, и Аяна гадала, как же Ишке протискивается узкую щель окна.
11. Дыхание дракона
Луси зашла на кухню, и воздух, который она принесла своим приходом, жалобно дрожал над столом, и в глазах была печаль, такая, что у Аяны защемило сердце.
– Вот и всё, – сказала она тихо, садясь к столу.
Аяна встала и шагнула к ней навстречу, обнимая и гладя по голове, по тугому узлу тёмных волос на затылке. Конда, заглянув на кухню, на миг остановился в дверях, но Вараделта, проходившая мимо него, показала ему глазами на гостиную, и он ушёл, оставив их стоять, обнявшись.
– Обними меня, – сказала Аяна, заходя к нему в гостиную. – У меня внутри тоска, шире моря, холоднее снега.
Она легла на диванчик и положила голову ему на колени, и он закрыл глаза и молча гладил её волосы, потом обнял двумя руками и подтянул наверх, к себе.
– Такое случается, – прошептала Аяна, утыкаясь ему в плечо. – В степи я встретила лекарку, Алтэр. Она сказала мне, что это не наказание за что-то. Что сила, которая останавливает сердце этого дитя, бесстрастна, она не поддаётся влиянию снаружи, и причины такого никогда не известны. Я хочу сделать так, чтобы этого будто не было, но я не могу.
– И я не могу. Никто не может. Это сплетено с нашими жизнями. Я мечтал вернуться в прошлое много раз в своей жизни. Но потом течение мысли приносило меня к пониманию, что избежать горя нельзя. Нельзя прожить жизнь и не потерять никого.
– Ты говорил это... в долине.
– Да. Я говорил. Это правда. И я когда-нибудь оставлю тебя.
– Конда, – заплакала Аяна. – Не надо!
– Мне самому бывает невыносима мысль, что я просто однажды сгину во тьме, а все, кто останутся тут, будут греться у огня, бороздить огромное море, топтать эту прекрасную землю, дышать сладким воздухом весны, пить, есть, любить и жить. Я надеюсь, ты не будешь страдать, а будешь делать то же самое. Ты сама сказала, всему отмерен срок, всему придёт черёд...
– Моя песня про возвращение, а не про то, как ты собираешься оставить меня одну! С пятерыми наследниками! – всхлипнула Аяна в отчаянной попытке остановить эту растущую приливную волну печали, которая подступила уже к груди.
– Я позаботился о тебе, – сказал Конда, ероша волосы. – Надо заранее иметь в виду различные случаи. Твой брат вложился в несколько дел, не самых прибыльных, но дающих постоянный доход, а все новые дела я тщательно и вдумчиво оформляю документально. Ты не останешься на улице или без денег. Всё оформлено так, что комар носа не подточит.
– О чём ты говоришь, Конда? – Аяна схватила его лицо ладонями. – Я не хочу оставаться без тебя!
– В жизни разное бывает, – сказал Конда, целуя её. – Видишь, как оно бывает. – Он показал в сторону кухни. – Кто мог подумать?
– Я понимаю тебя. Про различные случаи. Когда у нас появились подозрения, что... всё пошло не так, мы сварили снадобье. На всякий случай. Но оно теперь не пригодится.
– Такое, как девушки пьют в долине?
– Нет. Гораздо крепче. Оно вызывает сердцебиение и жар, и схватывает нутро. Но это лучше, чем...
– Я понял. Я не арем Дэн, но я понял. Тебе стоит вылить его или спрятать от Кимата. Чтобы он не хлебнул случайно, как близнецы с Верделлом ту отраву, которой меня травили.
– Они хлебнули не случайно, – удручённо покачала головой Аяна. – Им повезло, что они выплюнули, и что оно было свежим. Оно сильно густеет со временем. Вараделта спала три часа вместо получаса, как я рассчитывала.
Конда замер, потом отстранился.
– Вараделта что-то упоминала при мне... Ты сварила такое зелье?
– Нет. Это ещё из долины. Оно пригождалось мне в пути. Я заштопала Верделла после того нападения в Озёрном краю.
Конда внимательно смотрел на неё, нахмурившись.
– И?
– Что "и"?
– Это один раз. Ты сказала, пригождалось.
Аяна прикусила губу и тревожно посмотрела на Конду, и он прищурился, постукивая пальцем по скуле.
– Ты что-то не рассказала мне. – Он покосился на неё, ловя взглядом движения её лица. – О. Нет, рассказала.
Палец замер. Взгляд Конды остановился на кемандже в тёмном коробе, стоявшем у кресла. Он повернулся к Аяне и заглянул ей в глаза.
