Аяна метнулась ей вслед, но не успела увидеть даже круп её кобылки.
– Мне надо за ней, – беспокойно воскликнула она, вбегая в дом. – Улица Анемостре... Где это?
– Окраина, – сказала Вараделта. – За портом... к маяку. У ремесленников.
– Гамте! Ташта не догонит... Я не пущу его галопом по тамошним булыжникам. – Аяна вцепилась в волосы, грызя губу. – Что делать?!
– Он два года выживал на каторге... Кира, успокойся. Он может за себя постоять, – хмыкнула Вараделта. – Пусть сами разбираются.
До вечера она ходила по дому, борясь с желанием немедленно отправится на улицу Анемостре, и эти тревожные мысли перемежались с воспоминаниями о Конде, горевшими, как её горящие от его поцелуев губы. Наконец Вараделта не выдержала и сунула ей стакан.
– Выпей-ка чудо-зелье, – сказала она, глядя на Ишке, который мечтательно щурился, поводя носом в сторону стакана. – Давай, давай.
Мир плыл, покачиваясь, золотистой лодочкой в закатном свете по сияющим солнечными отблесками волнам её души, овеянной золотистой дымкой. Ишке лежал у неё на животе, перебирая лапами корсаж платья и впиваясь когтями через ткань.
– Балбесина, – сказала она, погружаясь в мир золотистых грёз. – Балбесина ты, Ишке...
Кот спал в изножье кровати, и золотые лучи солнца, поднимавшегося над перевалом вдали, расцвечивали его роскошную коричневую шубу золотыми искрами. Аяна подняла голову, не веря, что уже наступило утро.
Она сонно спустилась вниз, прислушиваясь к звукам из детской, но там было тихо. Дом спал в ожидании нового дня, неотвратимо наступающего, хватающего его золотыми пальцами солнца за стены, увитые розовыми гроздьями нокты.
– Пойдём, покормлю, – сказала она Ишке, показывая на кухню.
Погреб встретил её зябкой прохладой, и, выходя с миской мясных обрезков, она опустила глаза на корсаж платья. Надо будет заказать новое. Стирки не пошли на пользу синей краске, и платье выглядело уже явно не так прилично, как подразумевалось.
– Ишке... – позвала она и тряхнула миской, но та вылетела из рук на ковёр, осыпая его кусочками мяса.
На лестнице стоял Верделл, и вид у него был такой, что Аяну обдало волной жара, а потом сразу холодом Одинокого острова.
52. Похоронная процессия
Он стоял в порванной, окровавленной рубахе, весь измазанный в крови, с подбитым глазом, с плечом, наспех перевязанным оторванным краем той же рубахи, и в глазах его был отчаянный ужас.
– Верделл... – прошептала Аяна одними леденеющими губами.
Он стоял, ошарашенно глядя на неё, и вдруг понёсся к двери огромными скачками, всклокоченный, затравленный.
– Стой! – завопила Аяна, бросаясь за ним. За плечом у него болтался дорожный мешок, и в голове моментально возникли жуткие картины окровавленного тела Лойки и стоящего над ним Верделла. – Стой!!!
Она в нечеловеческом прыжке кинулась ему на спину, хватая за шею, падая вместе с ним на камни подъездной дорожки.
– Я... Я защищался! – крикнул он сипло. – Я не виноват! Она кинулась с ножом!!!
Аяна глотала ртом воздух, задыхаясь, в безмолвных рыданиях, потом занесла над ним кулак.
– Как ты мог! – заорала она, пытаясь преодолеть сопротивление его руки, перехватившей её запястье. – Она моя сестра!
– Она сама пришла! – крикнул Верделл, чуть не плача. – Она бросилась с ножом! Я защищался!!!
Аяна сползла с него и рухнула на землю. Рыдания душили её. Лойка, Лойка... До чего довело тебя безрассудство...
– Где... где она? – Голос Аяны был как голос флейты в руках умирающего флейтиста. – Где...
– На Анемостре... – прошептал Верделл, отвернувшись.
Они сидели в молчании, и чайки кричали над заливом, ныряя в лучах утреннего солнца между потоками воздуха.
– Я не прощу тебя за это, – пробормотала Аяна, хватаясь за шею дрожащими руками. Мир затягивался багровой пеленой. – Ты был моим другом, но я не желаю больше видеть тебя.
Верделл молчал, сжав челюсти. Аяна сидела, и слёзы капали на колотые камешки подъездной дорожки, такие же серые и острые, как раздирающая её грудь неуёмная боль.
– Иди и больше не возвращайся... У тебя есть полдня, чтобы скрыться. Затем я заявлю страже на тебя. Не успеешь уйти – не моя беда.
– Но... – Верделл поднял глаза. – На что заявишь? Она... она моя жена...
Аяна вскочила, полыхая, зажмурилась в бессильной, отчаянной ярости и сжала кулаки.
– Чтоб этот мир сгорел! – крикнула она. – Чтоб захлебнулись в потоках афедасте те, кто придумал эти законы! Конечно! Имущество! Ты заплатил за неё и можешь творить что угодно! Вали отсюда, ублюдок! Я пришлю за телом!!!
– Каким телом? – пробормотал Верделл, бледнея. – К...к-к-каким телом?!
– Ты издеваешься? – Аяна кинулась к нему, хватая за горло. – Ты убил мою сестру, и издеваешься надо мной?!
– Я... н-не... убивал... – прохрипел Верделл, оттаскивая её яростно сцепленные руки от своей шеи. – Не убивал!
Аяна свирепо смотрела на него, и вдруг её глаза расширились. Она резко отдёрнула руки и отскочила от него, запинаясь об подол, глядя, как Верделл отводит глаза и всё больше краснеет.
– Ты... Нет! – крикнула она, пятясь в дом.
– Я... пришёл за её вещами, кира, – сказал он, отворачиваясь. – Она стесняется... сама.
Аяна кинулась в дом, чувствуя, как кровь прожигает кожу лица изнутри, и чуть не сбила с ног Вараделту и Луси, стоявших на пороге.
Холодная, почти ледяная вода купальни обжигала лицо снаружи, в то время как стыд обжигал её изнутри. Верделл... Лойка! Это напряжение между ними... Она не только видит то, чего нет, она, как та рыба с сотней глаз, отказывается в упор замечать то, что не заметит только глупец!
– Вы всё слышали? – тихо спросила она, возвращаясь в дом. – Надеюсь, вы подслушивали, и мне не придётся пересказывать.
Вараделта развела руками, вздыхая.
– Она твоя сестра, а он – друг. Понятное дело, что...
– Пожалуйста! – взмолилась Аяна, снова краснея. – Пожалуйста!
Вода бухты была прохладней, чем в июле, но недостаточно холодной, чтобы охладить всё ещё пылающее от стыда лицо. Конда, хитрый жук! Он же знал всё... Он видел с самого начала! Хуже всего было то, что Аяна тоже видела, но отказывалась признавать то, что видит. Гамте!
– Кимо, хочешь окунуться? – спросила она, вытираясь полотенцем и выкручивая волосы. – Кимо...
Наверху, где-то на пределе слуха плыла заунывная мелодия. Тоскливые крики чаек расцвечивали её новыми оттенками уныния и печали. Аяна посмотрела наверх и успела заметить часть похоронной процессии, несущей чёрный ящик, за кипарисами.
Она вздрогнула. С утра у неё перед глазами уже стояла такая вот процессия, и в чёрном ящике лежала... Чёрт! О чём она думает вообще?!
Кимат играл с галькой, перекладывая её из кучки в кучку. Маяк на противоположной стороне залива ярко белел в лучах солнца, которое начало припекать, высушивая волосы.
Лойка, неуёмная, неостановимая, Лойка-ураган, Лойка-душа флейты, как назвал её однажды арем Дар. И Верделл, каторжник с ладонями твёрже, чем кора деревьев, чем куски породы, Верделл, который два года выживал в рудниках благодаря счастливому случаю.
Она шла домой под отчаянные вопли Кимата и вертела эту мысль так и эдак, но по всему выходило... что это не её дело.
Май цвёл, май звенел, май рассыпался солнечными лучами по её плечам и крупу Ташты, он подсвечивал чудесными искрами шубку Ишке, который спал в ногах, уходя лишь утром. Май был повсюду, и Тарделл, который всё чаще отпрашивался в лавку галантерейщика, смущённо прятал взгляд, когда Вараделта нарочно громко просила его внести в список покупок какую-нибудь мелочь оттуда.
– Когда кир приедет? – спросила Луси тихим вечером, когда Кимат уже спал, а ласковое тепло прогретого воздуха заливалось в кухню через открытое для Ишке окошко.
Аяна посмотрела на неё, и Луси вдруг немного смутилась, розовея.
– Его давно нет. Думаю, пару-тройку дней... Ну, может, пять. От силы пять. – Аяна вглядывалась, затаив дыхание, в её лицо. – Луси, ты...
