Теперь смеялись уже все, включая Тарделла, который смущённо потёр нос.
Вино иссякало, от пирога остались лишь крошки, а от беседы – ощущение дружеского тепла.
– Мы поедем, – сказал Верделл, чьи вихры напоминали сеновал после урагана. – Мне завтра с парнями ещё встречаться.
– Я провожу, – сказал Ирселе, глядя на очень весёлую Лойку, и Верделл благодарно кивнул.
– Покатаемся! – воскликнула та, вскакивая. – За мной!
Аяна вздрогнула, представляя, каких дел может натворить слегка пьяная сестра верхом на лошади, и закивала.
– Я провожу вас до конюшни.
Первые звёзды зажигались на светло-синем небе над Ордаллом. Аяна шла, глядя на сплетённые пальцы Верделла и смеющейся Лойки, и пинала камешки, попадавшиеся под ноги.
– Праздновали? – улыбнулся Весейме, и Ирселе радостно кивнул.
Аяна стояла, подставляя лицо тёплому ветру, пока Ирселе принимал поздравления Весейме, а Верделл помогал Лойке забраться на лошадь, уговаривая подождать его и не уноситься в город. Наконец они выехали на дорогу и направились к городу, в синеющие сумерки, под весёлый и пьяненький напев Лойки, а Аяна, проводив их взглядом, зашагала к дому через рощу.
Боковые ворота стояли открытыми, напоминая о доме Эрке, и, одновременно, о доме Пай, в котором такие вот боковые ворота нельзя было миновать без проверки охранником. А уж качели...
Она мягко ступала по саду, прислушиваясь к звукам из окон дома. В детской горел ночник, а в комнате Вараделты за занавешенным окном двигался её тёмный силуэт. Кира Аяна должна была бы прийти и выбранить экономку за то, что та ложится спать, не закончив дел, но она не кира Аяна. Она Аяна, которая была дочерью олем Лали из швейного двора долины, и которой больше не было, потому что всё изменилось. Она не будет тревожить подругу после праздника, на котором все слегка выпили.
Аяна хихикнула и зашла в дом, скользнула на кухню и взяла недопитую бутылку вина и немного сыра, сухого, ароматного, крошащегося, искристого на языке. Раз все заснули, этот вечер будет только её.
Скамейка была жёсткой, а вино холодило горло. Она села на траву, прислонившись спиной к боковине скамьи, и смотрела наверх, в холодный бархат неба, синий, синий, как бархат плаща, которым Конда окутал её в той подворотне. Он обрадуется, когда узнает, что Луси выходит замуж. Как бы только сказать ему, что жених – камьер Воло?
То, что Верделл с Лойкой... подтвердили брак, для него не будет неожиданностью. Хотя для неё самой было неожиданностью то, что Верделл сказал слова союза, принятые в долине. Неужели его намерения настолько серьёзны? Ладно. Зачем загадывать? Он сделает Лойку счастливой, а это главное.
Долина. Мама, отец... Пачу. Ей нужно будет пристойно вести себя, чтобы Пулат разрешил им воспользоваться одним из кораблей. Конечно, "Эйдемас" донёс бы их до долины очень, очень быстро, но и три месяца, про которые говорил Конда, – тоже неплохо. Это если плыть на запад, продолжая путь, начатый Аяной. А можно направиться на восток, по пути "Фидиндо", и посмотреть Телар. Заодно купить там корицы, которая так замечательно оттеняет вкус яблок в рождественском пироге, а ещё помогает при заживлении ран.
Сыр закончился, остатки вина подходили к концу. Три месяца в море, с Киматом, который как язычок пламени, как капля ртути, носится повсюду... Ничего. Уж получше, чем нести его на спине, верхом на Таште, через весь Арнай, вздрагивая, когда он начинает кряхтеть, и судорожно пытаясь успеть вынуть его из керио, пока стирки не прибавилось. Конда справлялся со стиркой в море очень просто – вышвыривал сетку с бельём за борт. Интересно, что сказала бы Аплайя на такое обращение с каким-нибудь из её платьев. Завтра приедет девушка от неё...
55. Тёмное прошлое
Молчаливая лестница вела её наверх, к булочкам с изюмом, про которые она почти забыла. За дверью раздался шорох, и она застонала про себя. Ишке! Добрался до них! Наверняка вывалил всё на пол и облизал верхушки, помазанные яйцом и молоком!
– Ишке! Балбесина! – устало воскликнула она и замерла, перешагнув порог.
В комнате, у открытых дверей шкафчика, стоял Пулат с портретом Конды в руках.
– Здравствуй, – сказал он, откусывая от булочки с изюмом. – Так это правда. Присаживайся.
Аяна стояла, растеряв все слова, с трясущимися руками. Он сел в кресло, прямой, жёсткий, как засохшая корка хлеба, и сверлил её глазами, и от этого взгляда по спине пробежал холодок.
– Я постою, – сказала она неуверенно. – Чем обязана?.. Моя госпожа в отъезде...
– Садись и не дури мне голову, – сморщился он.
Она сделала два неуверенных шага в сторону и села на кресло у двери, перехватила его взгляд и быстро прикрыла рукой кольцо на пальце.
– У тебя неплохая стряпуха. Булочки отменные. Мой сын приехал к Хад и запросил развод с женой, – сказал он, откладывая булку. – Ничего не хочешь мне сказать по этому поводу?
– Я ничего не знаю об этом, – пробормотала Аяна, кусая губу.
– Ты лжёшь. Чуть больше года назад одна актриса сказала киру в эйноте за Чирде, что она является матерью ребёнка из рода Пай. Кир описывал её как светловолосую женщину со светлыми глазами. Мне слишком поздно дошли эти сведения. Тогда, когда кир прислал в мой дом дорогой подарок этому якобы наследнику рода, а его жена подошла на прогулке к моей невестке и поздравила её с воссоединением с мужем. Я предупреждал тебя о вмешательстве в род. У тебя хватило наглости приписывать своему отродью такое происхождение?
Аяна сидела, оцепенев, чувствуя, как ручейки пота пропитывают её нижнее платье на спине и боках.
– Это ребёнок моего брата, – сказала наконец она. – Его мать была издалека... Её больше нет. Брата тоже тут сейчас нет.
Пулат внимательно вглядывался в её лицо, потом встал, подошёл к шкафчику, порылся там и вынул конверт с документами, вернулся в кресло и долго перебирал их.
– Нелит Анвер. Твой брат – тот самый севас, который устроил этот цирк с обучением отбросов грамоте? Нелит Кимат. Нелит Аяна... Попечительства... Ну и связи у вас.
Он поднял на неё глаза и нахмурился.
– Аяна. Ты та капойо в доме на Венеалме, – сказал он, окидывая её взглядом. – Да. Деньги творят чудеса. Муриелл Мериентегриста переписал на твоего брата тот дом. Интересно, за какие заслуги?
Мериентегриста! Ирселе Мериентегриста! Муриелл... Брат, о котором Ирселе говорил! Но катис Эрсет... Хотя сын Эрсета ведь говорил, что у них нет таких домов... Аяна стояла, пытаясь собраться с мыслями, но голова отчаянно кружилась. Зачем она пила?!
– Судя по портрету, эта связь тянется очень давно. Значит, упоминание Верделла в той портовой книге... Хм. Насколько давно?
Корсаж платья нестерпимо душил. К глазам подступала чернота. Письма, письма... Он разузнавал прошлое актрисы, с которой вступил в связь его сын. Как же далеко он успел копнуть?!
– Я жду ответ из Фадо, – сказал он, вставая, и Аяна обмерла, вспоминая, где именно она работала в Фадо. – Я не буду предпринимать никаких действий до того момента, как буду обладать достаточными сведениями.
– Я провожу тебя, кир, – пробормотала Аяна, тоже поднимаясь. – До свидания.
– Я похож на безумца? – спросил Пулат, снова хмурясь. – Ты поедешь со мной. Полагаю, вести о твоём прошлом в Фадо будут удручающими, – сказал он, внимательно глядя на неё. – Вперёд.
– Мне нужно предупредить экономку, – дёрнулась было Аяна, но он выставил руку перед ней.
– Ты держишь меня за глупца?!
– Но мои вещи... – Аяна в отчаянии махнула на сумку, стоявшую на стуле. – Хотя бы бельё...
Он брезгливо посмотрел на тёмные пятна пота на её платье и отвернулся.
– Возьми.
Аяна судорожно дёрнулась к сумке, скидывая в неё со спинки стула камзол, рубашку и штаны, потом запихнула туда нижнее платье. Ком ткани не помещался, торча белыми оборками, и она заплакала.
– Вперёд, – раздражённо бросил Пулат.
Она спустилась по лестнице, оглядываясь на детскую, и в дверях дома резко остановилась. А что если закричать? Но Кимат проснётся... проснётся и заплачет.
