Несколько факелов погасли. Гул над толпой слегка утих. Глаза людей блестели в свете огней, и кровь с ладони Аяны капала на камни мостовой.
– Расходитесь! – крикнула Аяна. – Заклинаю вас светом во мраке! Своим родовым именем умоляю вас! Ради моего сына, расходитесь! Пусть пролитой мной крови будет достаточно сегодня!
– Вы слышали моего брата? – заорал вдруг голос из толпы. – Расходитесь! Он принёс вам свет, а вы подставляете его!
Лойка выскочила вперёд, и за ней продирался Верделл.
– Его обвинят в пожарах, и придёт конец надежде ваших сыновей на лучшую жизнь, потому что его последователей отправят на каторгу! Разойдитесь! – кричала она.
Время замерло в тишине и молчании, нарушаемом лишь фырканьем лошадей стражников за спиной. Факелы гасли, шипя, брошенные на землю, один за другим. Аяна посмотрела наверх, на светлую голову Лойки и тёмные вихры Верделла, на их головы, похожие на две луны в зимнем небе. Она сделала движение, чтобы подняться, но две луны мигнули и погасли над ней.
60. Вырвать с корнем репей
– Очнулась, – сказал голос.
Аяна повернула голову. Рядом сидела Лойка, протирая тряпицей её лоб.
– Тише, тише, Айи. Ты потеряла сознание, а потом, по-видимому, провалилась в сон. Уже утро.
– Где...
– Они разошлись. Ты погасила пожар, – сказал Верделл, глядя в окно.
Аяна, пошатываясь, подошла ко второму окну, выходящему на залив и упёрлась лбом в стекло, охлаждая гудящую голову. Воспоминания прошедших дней стучали в висок, отстранённые, будто воспоминания о прочитанной книге. Она закрыла глаза и стояла так долго, долго, пока стекло не нагрелось под её лбом.
– Я не думала, что Анвера знает столько народа, – сказала она наконец. – Простите. Мне нехорошо. Я вымотана. Вы не знаете, что с Киматом? Я хочу увидеть его.
– Нельзя. Айи, нельзя, – сказала Лойка, вставая. – Слушай, это всё должно улечься. Мальчишки растрепали по всему городу, что тебя запер кир Пай. Ирселе приезжал с утра, он сказал, что Луси в порядке, и Кимат тоже. Они там заперты, но они в безопасности.
– Почему не разбудили меня? – вскинулась Аяна. – Почему?
– Тебе было паршиво, кира, – повернулся к ней Верделл. – Тебе бы отдохнуть сейчас. И поесть.
– Ты выглядишь как пугало, – кивнула Лойка. – Пойдём.
Аяна сидела, вяло возя ложкой в тарелке с густой похлёбкой. Конда там, с Киматом. Он поклялся, защищая её, Аяны, жизнь, не отходить от Айлери. Как тупо всё получилось! Она не хотела восстания! Она хотела быть с любимым! Тихая, спокойная жизнь, та катараме... Он не нарушает клятв. А Пулат?
Она вздрогнула. Ложка остановилась. Воло не сказал, что Пулат клялся. Это не клятва...
– Ешь давай, – сурово рявкнула Вараделта, и Аяна покорно сунула полупустую ложку в рот. – Смотри-ка, слушается. Давай, жуй, кира!
Аяна затравленно смотрела на них, и Верделл с Лойкой переглянулись.
– Он придумает что-то, – сказала она. – Конда придумает что-то.
Утро и день прошли в золотистой дымке каприфоли, но к вечеру тревога вернулась. Аяна сидела в саду, пытаясь соединить воедино осколки мыслей, но в голове аж звенело от этих усилий. Несколько раз она оглядывалась, надеясь услышать его "Айи!" и увидеть его с Киматом на руках, но двери оставались закрытыми.
Наконец двери открылись, но на пороге стоял не Конда.
– Хоть какие-то новости! – умоляюще воскликнула она, увидев Ирселе на пороге. – Прошу!
– Я ненадолго, – сказал Ирселе, шагая внутрь, взволнованный и бледный. – Аяна, в доме всё вверх дном. Воло...
Аяна застонала, хватаясь ха голову. Что на этот раз?
– Он не может с тобой говорить. Он говорил со мной. В саду никогда не приживутся нежные цветы, если там всё занято грязным замаранным репьём. Так сказал Пулат киру Конде.
– Что это значит? – тревожно спросила Лойка, подхватывая оседающую на лестницу Аяну.
– Он... – пробормотала Аяна, собирая воедино кусочки цветного стекла этой страшной, безумной мозаики. – Он собирается...
– Вырвать с корнем репей, – кивнул Ирселе, беспокойно жуя губы. – Кира, тебе надо уходить.
– Но там Кимат и Конда! – крикнула Аяна, подтягиваясь за перила. – Куда уходить?! Я никуда не уйду!
– Это твоё дело, – сказал Ирселе, зажмурившись. – Моя невеста там, под замком, и о ней, в отличие от тебя, некому позаботиться. Твой сын в порядке. Я советую тебе покинуть Ордалл как можно скорее.
Он развернулся и вышел, оставляя Аяну глотать ртом воздух, точно рыбу, выброшенную на берег.
Она стояла, не веря своим ушам, пытаясь унять неукротимые позывы тошноты. Нет, нет. Она не может бросить Кимата! Как она тогда увидит его? Конде не дадут покинуть Ордалл с сыном!
– Стой! – крикнул Верделл, кидаясь за ней и хватая за воротник камзола. – Стой! Куда! Кира!
Она летела, отталкивая его, за ворота. Кимат! – билось в голове, бесконечно повторяясь. Конда! Кимат! В ушах шумело, и Верделл пару раз увернулся от её кулаков.
– Кира, куда ты?! Не езди туда! – крикнул он, задыхаясь, в дверях конюшни.
– Инни! Инни, Ташта!
"Там, та-да-дам, та-да-дам", – стучали копыта по обочине. Что-то неосознаваемое накрывало собой рассудок, что-то древнее, непреодолимое, такое же, как то, что заставляет новорожденного жеребёнка подниматься на ноги и идти, и оно толкало её и тянуло к Кимату, затмевая собой всё остальное, отодвигая мысли и чувства назад, назад, как мир, летящий сейчас мимо неё.
Рощи олли сменялись оградами больших домов. Жёлтый дом Пай, ярко освещённый в темноте, вынырнул из-за деревьев. Верделл отстал, осаживая Нодли за рощей.
Аяна направила Ташту к боковым воротам и соскочила с него. Конде нельзя видеть её, но у него есть верный Арчелл.
– Эй, Айдерос! – крикнула она. – Мне нужен Арчелл!
– Арчелл не выйдет, – шёпотом ответил Айдерос, выбегая из сарая. – Анвер, лучше уезжай. Уезжай быстро, пока...
– Эй! – крикнул Рейделл. – А ну, стой!
Со стороны дома послышался шум, и Рейделл выскочил за ворота и обежал Ташту, преграждая путь на дорогу. Аяна напряжённо вглядывалась в сумерки, и попятилась, потому что из дома к воротам спешил Пулат в сопровождении Воло и Бакта.
– Это ты? – злобно воскликнул он. – Ты нарываешься!
Аяна дёрнулась было бежать, но Рейделл раскинул руки и шагнул к ней.
– Ещё раз увижу тебя тут, – сказал Пулат, – и тебе не жить. Ты поняла меня?
– Ты связан клятвой! – крикнула Аяна. – Я хочу увидеть хотя бы сына!
– Я пообещал не трогать тебя, если ты исчезнешь из нашей жизни, – сморщился Пулат. – Но ты сама нарываешься. Не вынуждай меня! Это не твой сын! Он дитя рода Пай!
Он взмахнул рукой, и вдруг Ташта прыгнул вперёд, прижимая уши, мимо Аяны.
– Нет! Стамэ!
Она дёрнулась вперёд в попытке удержать его, но он летел, хищно оскалившись, в ворота, целясь в плечо Пулата.
Аяна метнулась за ним. Что-то бесшумно блеснуло, и Ташта дёрнулся.
Его ноги подкосились, и Аяну словно ударили поленом в грудь, выбивая сердце из груди через глотку. Ташта падал, падал вперёд, и из горла его хлестала кровь.
Воло одним движением вытер клинок об камзол Бакта и бесшумно сунул его в ножны у того на поясе.
Ноги Ташты дёрнулись, будто он пытался убежать, и он прохрипел один раз, потом ещё, и Аяна застыла в безмолвном крике, не в силах оторвать взгляд от его ног, которые бежали, бежали, бежали... остановились.
Ночь. Ночь. Ночь была перед глазами. Она сделала шаг вбок, вытянув руку, и наткнулась на что-то... ткань. Камзол Рейделла. В ушах стоял хрип Ташты. Ташта. Ташта!
Она врезалась в дерево, потом ещё в одно. Тишина была мёртвой, только в ушах стоял страшный звук, и в темноте перед глазами дёргались отполированные ковалем копыта.
Крик её был хриплым, как крик Ташты. Она рухнула на колени и поползла, крича, не видя ничего. Камни среди травы обдирали руки. Макушка стукнулась о какой-то пень, и наконец деревья закончились, и руки нащупали камень. Она ползла на четвереньках, пытаясь своими криками заглушить хрипы, стоявшие в ушах.
