Что-то подхватило её.
– Кира, кира! – крикнул Верделл. – Кира!
Он тащил её, потом перехватил на руки. Темнота отступала, и звёзды, безжалостные, холодные, вечные, мерцали над ней в холодном синем небе.
61. Линза с закопчёнными краями
Хрип Ташты рвал сердце, его ноги били воздух. Аяна села на кровати. Свет слепил глаза. Какой свет? Над ней же были звёзды.
Голубые занавески... Спальня. Подушка пахла волосами Конды. Она повернула голову.
– Верделл сказал мне. – Лойка сидела в углу. – Я сожалею.
Аяна зарыдала. Тёмное пятно на сине-зелёной блестящей подушке росло, но горе внутри не уменьшалось. Кэтас, Ташта! Аллар! Йере! Инни!
Она сунула ноги в домашние туфли и бросилась вниз, сдерживая судорожный позыв.
Холодная вода купальни обжигала лицо, словно пощёчинами, но тошнота душила судорогами, будто кровь, вырывающаяся из горла Ташты. Его ноги дёргались в бесплодном, бесконечном беге перед глазами, и она яростно зарычала, окатывая себя ледяной водой.
Верделл помог ей доковылять до стола на кухне, и она села, разглядывая разодранные ладони.
– Дайте рум. – Голос был бесцветный, пустой, как всё внутри. – И тряпки.
Рум обжигал. Он обжигал снаружи, а внутри жгло едкое, как щёлок, нечто, разъедавшее нутро. Аяна встала и вышла в холл, посмотрела наверх, на лестницу, и легла на ковёр, на котором стояла.
Биения сердца бесконечно отсчитывали время. Свет полз по полу, проходя сквозь ромбы стекла парадной двери. Конда! Где же ты, когда так нужен! Конда!
Лойка подходила к ней, пытаясь заговорить, но Аяна молчала. Если она откроет рот, то ни одного звука, кроме хрипа, не издаст. Мокрое пятно на ковре то высыхало, то снова начинало расползаться.
Свет за дверью стал оранжевым, потом начал гаснуть, двигаясь вверх по стене слева. Верделл принёс подушку и волосатое одеяло и накрыл её, потом взял за руку Лойку, которая сидела рядом, и увёл наверх.
Аяна открыла глаза. Убывающая коричневатая Монд висела над заливом, как гнилое яблоко на ветке осенью, и ромбы стекла дробили её свет. Меховое одеяло пахло Кондой. Она откинула его и вышла в сад, добрела до скамейки и села, закрывая глаза.
– Кира, иди в дом, – сказал Верделл.
Аяна посмотрела вниз, на свои туфли, покрытые утренней росой, и моргнула. Это был сон. Это всё – дурной сон. Она просто заснула в саду и замёрзла.
– Пойду лучше разомну Ташту, – сказала она, вставая. – Конда скоро приедет, и мне будет не до этого.
Она вышла к воротам и остановилась, потом села на острые камни дорожки и поёрзала, чтобы они сильнее впились в тело через слои платьев. Она сидела и сидела, глядя, как солнце движется по небу над заливом, потом встала и пошла в дом.
– Аяна, постой, – сказал Воло.
Аяна остановилась на лестнице, потом медленно начала разворачиваться. Багровое пламя охватывало её изнутри и снаружи.
Она закричала. Шаг, шаг... Воло шагнул назад, пятясь, и перехватил её за запястья, заслоняя бедром пах.
– Кимата вывезли из дома Пай, – сказал он торопливо, словно окуная Аяну в ледяную купель. – Он с Ирселе и Луси... в безопасности. Они помогли тебе. Кира, уходи.
– Что тут... – Верделл выскочил на крыльцо босиком. – Кира!
– Почему он говорит со мной? – в мучительном непонимании спросила Аяна, вглядываясь в белое лицо Воло, в его бескровные губы. – Почему ты говоришь со мной?
– Пулат скоро придёт мстить. – Голос Воло был хриплым. – Собирай вещи и беги. Вещи, документы... Сына я передам тебе за городом. Он с Луси в одном из помещений вашего сэйнана. Пулат начал оформление документов на него. Он теперь наследник. Если его найдут, ты его больше не увидишь. А Конда бы не хотел этого.
– Почему ты говоришь со мной? – крикнула Аяна, вырывая у него руки, и он вдруг отвёл глаза. – Отвечай, кетерма! Отвечай, сын скейлы!
– Он клялся Конде, – прошептал Верделл сзади. – Если он говорит с тобой, это значит...
Воло кивнул. Аяна всмотрелась во внезапную синеву вокруг его глаз, в его дрожащие губы и желваки на белых скулах.
– Я не верю тебе, – пробормотала она онемевшими губами. – Уйди. Ты лжёшь мне. Ты убил моего коня, и теперь пытаешься убить мою душу.
– Я убил твоего коня, потому что верен родовой клятве. Он угрожал здоровью кира Пулата.
Аяна отвернулась, прошла через дом и вышла в сад, глядя на мир будто через пульсирующую линзу с закопчёнными краями. Воло догнал её и схватил за рукав, но она вырвалась, шагая дальше, по траве. Он врёт. Он опять задумал какую-то подлость, чтобы навредить ей.
– Он сбежал вчера вечером. Сказал, что хочет прокатиться, и направился к перевалу. Его не было слишком долго. Весь дом кинулся его искать, и Луси с Ирселе замотали Кимата в покрывало и выскочили. Они убежали в город к этому вашему Харвиллу. Я только что от него.
– Ты лжёшь. Он не сбежал бы. Он не нарушил бы кровной клятвы.
– Он не нарушил. Он просто сидел у рощи, не доезжая до перевала. Его поймали и заперли. Забрали всё. Ножи, стаканы... За день до этого он сказал, что съездит в хранилище книг, и кир Пулат позволил. В сопровождении Рейделла. Тот не додумался проверить... Сегодня мы нашли его в комнате. Он выпил вина и порезал себя заточенным пропуском. Гватре осмотрел его. Крови было немного. По словам гватре, это скорее сердце отказало. Он пожертвовал собой, чтобы ты была с сыном. Тебе надо бежать, пока Пулат вне себя от горя. Пока он не опомнился и не поднял весь город искать внука.
Трава щекотала лицо, и от земли нестерпимо пахло прелью. Пени тие раконто, дара ма. Пени тие раконто.
– Помоги мне, Воло, – сказал Верделл.
Потолок качался над ней, поворачивая. Шаги по лестнице. Спальня.
– Складывайте все вещи. Вещи и документы. Пулат больше не связан клятвой, как и я. Он побоится действовать открыто, потому что за Анвера будут мстить, но Аяну не знают.
– Почему ты помогаешь нам? – спросил Верделл.
Аяна моргнула, потом ещё раз. Этот отвратительный сон не заканчивался. Она повернулась к Верделлу.
– Как ты можешь верить ему? – крикнула она. – Он убил моего Ташту!
– Я поклялся хранить и оберегать, - хмуро сказал Воло. – Она мать его сына.
– Это всё, что тобой движет? – спросил Верделл.
– Я любил его. Он был моим братом.
Аяна отвернулась. Вторая сторона постели была пуста. Он не придёт и не нырнёт под одеяло, согревая её. Его красивое, сильное тело теперь холодное, как лёд. Нет. Это невозможно. Невозможно.
– Я не верю тебе, – сказала она. – Он не мог... Он жив.
– Похороны завтра утром.
– Так скоро? – спросил Верделл.
– Жарко, – просто ответил Воло, и всё нутро Аяны скрутило тошнотной судорогой, потому что она поняла, поняла, но не хотела понимать.
В животе было пусто, и она метнулась к двери и скрючилась над тазом, с красными глазами, хватаясь за живот, не в силах терпеть судорожные позывы.
– Он сказал, что не покинет меня, пока нужен мне, – прохрипела она. – Он жив. Я буду верить в это.
– Он кричал, когда его притащили в дом. Он кричал – ласу ми ири.
– Отпусти меня, – прошептала Аяна. – Уходи. Уходи, Воло. Я не хочу видеть никого. Я хочу, чтобы он вошёл сейчас и обнял меня.
Воло отвёл глаза и вышел из комнаты, и Верделл вышел за ним. Лойка села в угол, на кресло, и подтянула ноги к себе.
62. Пустая спальня
Аяна лежала, глядя в стену, потом встала и вынула из шкафчика портрет Конды, а из ящика комода – его рубашку.
Запах дымной сладковатой стружки, перца, трав, смолы... Его запах. Он улыбался на портрете, и невозможно было отвести глаза от этой улыбки. Ансе рисовал его в зимней спальне, и нарисует ещё раз, когда они вернутся в долину с Лойкой, потому что портрет истрепался. Конда сядет на крыльцо, и Ансе, прищуриваясь, будет намечать линии грифелем, а потом откажется показывать рисунок, отговариваясь тем, что якобы он не готов.
Верделл вошёл с кожаными мешками и открыл комод и шкафчик. Аяна безучастно следила, как он складывает её вещи в мешки. Платья, рубашки, вышивки, керио, документы...
