Копыта Ташты задёргались в воздухе, и Аяна закричала, хрипло, надсадно, сжимая кулаки.
– Конда!
Резная крышка была очень, очень твёрдой. Удар отозвался в руках до плеч, и ладони, расцарапанные и разбитые о камни и почву рощи, заболели люто и яростно. Аяна зажмурилась, хватаясь за угол крышки. Та не подалась. Воло помогал... Как она откроет? Осквернение останков... А вдруг он всё-таки там?! Но Воло нельзя верить...
– Ар-р-р-р!
Пальцы в щель... Нечеловеческое усилие... ещё рывок. Ещё. Душераздирающий звук камня по камню. Аяна зажмурилась. Звук словно вытягивал из неё жилы, до предела напряжённые в этом усилии, и обжигал уши.
Крышка сдвинулась. Аяна надавила на неё, роняя, отскочила, и та упала, так, что пол содрогнулся.
Конда.
Он лежал, завёрнутый в белое покрывало, будто спелёнатый младенец в колыбели, и его лицо было таким же безмятежным, какое бывает у спящих детей.
Аяна отвернулась. Неподвижный, серый даже в свете факела, её Конда, красивый, любимый... Нет. Этого не может быть. Она осквернила...
64. Его жертва
Она отдышалась и разогнулась, поборов тошноту, и сделала шаг к выходу, протягивая руку за факелом, который сунула в держатель. Слёзы мешали видеть, и пламя факела расплывалось. Он сказал – простись, как если бы я ушёл у тебя на руках... Как?! Как отпустить?!
– Я не отпускаю тебя! – крикнула она яростно, так, что эхо, многократно возвращённое узким коридором, оглушило и напугало её. – Ты нужен мне! Я не отпускаю!
В ярости она бросилась к нему и дёрнула покрывало.
– Как ты мог оставить меня? – крикнула она, вцепляясь в его плечи. – У тебя остался сын! Ты поклялся, что не оставишь меня! – Она тряхнула его ещё раз. – Как ты мог!
Факел шипел в тишине. Что она творит?! Аяна вцепилась в виски, но отдёрнула руки и с ужасом взглянула на них. Он... Почему его тело... мягкое? Он же порезал себя накануне... Он не мог... Он должен уже... Так не бывает!
Сердце прыгнуло несколько раз, сбиваясь с ритма. Она шагнула и ледяными, неверными пальцами откинула покрывало. Руки сложены на груди, длинные красивые пальцы холодны, как...
Она нечеловеческим усилием воли вновь протянула руку и положила ладонь на его грудь, боясь поверить, затаив дыхание. Обнажённое тело было сероватым, но мягким. Она сунула вторую руку к жилке на шее и застыла. Ей кажется, или...
Его грудь еле ощутимо вздымалась. Ей не кажется.
"Ты говоришь, что Вараделта должна была проспать полчаса, а спала три. Сколько ты ей дала?"...
Аяна схватила факел, и бросилась к выходу, оглядываясь и спотыкаясь, потом судорожно остановилась и бросилась обратно.
– Я оставляю тебе свет! – крикнула она, засовывая факел обратно в держатель. – Дождись меня! Никуда не уходи! Лежи тут!
Через несколько шагов до неё дошло, что она выкрикнула, и она сморщилась, выбегая за границу света. Со всех ног она неслась наружу, наверх, и выскочила, задыхаясь, к обрыву над заливом, ослеплённая ярким светом, чуть не натолкнувшись на Верделла.
– Верделл! Тащи всё, что есть тёплого! – заорала она. – Одеяла, плащи! – Он стоял, хмуро глядя на неё, и Аяна кинулась на него, занося кулак. – Пошёл!
Верделл вскочил на Нодли. Они исчезли за поворотом.
"Я уберу в сумку, в потайной карман у дна, чтобы он точно не достал"...
Аяна перевернула сумку, вытряхивая всё, и сунула руку в потайной кармашек. Один флакон... Зелье, что она варила для Луси... Тут нет голубоватого флакона! Чёрт... Он вынул не только пропуск... Он сам погрузил себя в эту тьму! "Хочу до последнего вздоха быть живым и ощущать"... Он сделал это ради свободы... Ради неё! Сколько же он выпил?
Аяна трясущимися руками сгребала в сумке всё, что высыпала на землю. Почему Верделл не пошёл внутрь? Неужели он боится склепов?
Послышался стук копыт. Она бросилась навстречу Нодли, на ходу выхватывая из рук Верделла свёрнутое меховое одеяло.
– Давай быстрее! Где остальные? Веди сюда экипаж! Нет! Сначала ко мне! Я не вытащу его одна!
Верделл, бледный, испуганный, соскочил с кобылы у входа и бросился за Аяной, восклицая что-то невнятное. Пещера проглотила их, сжимаясь вокруг и темнея. Наконец! Факел.
– Тащи его оттуда! – крикнула Аяна, вцепляясь в белое покрывало. – Тащи, или я тебя убью, клянусь всем этим клятым миром, и здесь же и оставлю! Заверни в это! Надо греть!
Конда был тяжёлым, очень тяжёлым. В свете факела его лицо было пугающим, странным, и Верделл боязливо шарахался от теней, созданных факелом и его собственным воображением.
– Тащи! – заорала Аяна, хватая за край меховой шкуры. – Пошёл! Ну!
Шаг, ещё шаг, и ещё. Она приподнимала его ноги, вытирая слёзы о плечо.
Впереди забрезжил свет. Светлая фигурка Лойки метнулась к ним от входа.
– Давай, давай, быстрее!
– Тащите наружу! Где Кимат?
– С Воло... Экипаж уже подъезжает.
Конда лежал, сероватый, неподвижный, и безжалостный дневной свет выделял измученные черты его лица. Аяна кинулась к нему, в меховое одеяло, и прижалась, пытаясь отогреть, заворачивая край покрывала.
– Айи, Сола говорила... Она говорила, что у человека умирает разум, если он долго...
"Из тьмы, где жизни нет, вернуться я посмел, нарушив дважды закон, что нам назначила судьба. Биенье сердца не уняв, сошёл туда, куда лишь мёртвому дорога предначертана: уйти, не возвращаясь. Вернулся к свету я, ведя с собою ту, что рано потерял. Но с каждым шагом всё гаснет призрачный, бесплотный дух её..."
Аяна яростно зажмурилась. Слова стучали в висок. Лойка права. Сола говорила это. Но она ничего не могла сделать, кроме как ждать. Просто ждать.
Пот выступил над верхней губой. Луси тоже просто ждала, но рэйберас, опасный тем, что вызывает сердцебиение...
– Сумка! – крикнула она. – Там флакон! Быстро!
Она вырвала флакон из руки Лойки, и, не раздумывая, выдернула зубами пробку, одновременно надавливая на подбородок Конды. Пять капель. Он тяжелый, и его нельзя напоить водой, пока он без сознания. Придётся потерпеть эту горечь...
Она прижалась к Конде и закрыла глаза. Они были вдвоём тут, в этом коричневато-песочном коконе её дикого одеяла.
– Легли последние лучи на бледный лик земли... – Она пела, пела, и из-под закрытых век текли слёзы. – Ну а пока закрой глаза, я буду здесь, с тобой...
Песня текла и плескалась, как вода залива между бортами кораблей у причалов. Аяна пела, будто пытаясь найти, увидеть его в той бездне, в которую он прыгнул ради свободы, и отчаянно прислушивалась, положив голову ему на грудь, а руку – на жилку на смуглой шее.
Она подняла голову, услышав шум колёс и копыт.
– Верделл, нужна твоя помощь, – сказал Воло. - Придётся тебе побегать.
Аяна опустила голову на грудь Конды, со слезами на глазах слушая ритм его сердца. Он становился всё теплее, и это было не внешнее тепло, а то, которое шло изнутри, которым он согревал её или вовсе изжаривал летними ночами, закинув ногу на её бёдро во сне.
Она просила его вернуться, вернуться к ней, в этот широкий мир, в этот край, опустевший без него, в миг, который стал бессмысленным, когда он ушёл, и кузнечики согласным хором торжествующей жизни поддерживали её, прячась в нагретой солнцем траве.
– Айи...
Слёзы текли из глаз, и она целовала его, обнимая, растирая руки и уши, и снова целовала.
– Помоги мне сесть, – сказал он наконец, гладя её по волосам. – Я думал, ты найдёшь меня раньше. – Он улыбнулся, глядя в небо. – До ночи.
Аяна замерла, холодея.
– Сейчас нет полудня... Конда! Посмотри на меня!
Он повернул к ней голову, и уставился куда-то за плечо.
– Темно. Передо мной чернота.
– Сколько ты выпил? – она еле сдерживала рыдания. – Сколько?
– Достаточно, чтобы гватре счёл меня мёртвым, – сказал он, вздыхая. – Айи... Передо мной темнота.
Она замерла. Он смотрел в небо, чистое, ясное и голубое, в котором чайки мелькали чёрными уголками крыльев.
